– Поистине необыкновенное утро, лорд Чарлз. Не могу выразить, как я рад встрече! Надеюсь, ваше путешествие протекает удачно. Почту за честь разделить с вами компанию, если не возражаете.
– Благодарю, Уиггинс, я вполне доволен путешествием. Однако развейте мои сомнения. Судя по вашему решительному виду, вы собрались на край света?
– Нет еще. Я иду не дальше Заморны, вышел вчера, переночевал в Эдвардстоне. Мистер Гринвуд послал за мной из Витрополя. Сорок миль, лорд Чарлз, и, смею сказать, я преодолел их за двенадцать часов. Впрочем, каких сорок? Все пятьдесят. Или даже шестьдесят – шестьдесят пять. Что вы скажете о ходоке, преодолевшем шестьдесят миль за день пути?
Зная любовь Уиггинса к преувеличениям, я оставил его вопрос без ответа, и он продолжил:
– Сегодня великий день для Заморны. Всенародное собрание по случаю обращения к ангрийцам[48]. Лорд Каслрей будет председательствовать, мистер Эдвард Перси скажет речь.
Я должен его услышать! Великий человек, поистине великий! Проходит сто миль в сутки, носит превосходный фрак, а его высокий воротник почти достает до кучерявой макушки. Сегодня утром я добрые полчаса простоял на коленях перед воротами Эдвардстон-Холла. Взгляните на мои брюки, лорд Чарлз, эта пыль с его сапог. Я желал бы, чтобы и моя спина удостоилась чести, но, боюсь, мой кумир подымет меня на смех!
Стук копыт позади нас прервал поток его красноречия. Мы обернулись. На превосходной гнедой кобыле к нам быстрым галопом приближался объект славословий моего компаньона. Один, но, следует отдать ему должное, для того, чтобы подчеркнуть свой высокий статус, он не нуждался в сопровождающих. Гордо выпрямившись в седле, всадник опытной рукой крепко сжимал поводья: шпоры горели, стремена сияли чистым золотом, мундштук и уздечка сверкали серебром, начищенные сапоги чернели, словно гагат, зеленовато-коричневый сюртук и кремовые панталоны, сшитые превосходным портным, облегали молодцеватую фигуру, превосходно подчеркивая ее достоинства. Ястребиные очи вглядывались в даль, озаряя благородные черты подобно самоцветам. Несмотря на их мягкую синеву, не желал бы я предстать перед сим гордым взором, когда его туманит гнев.
Всадник пронесся мимо, не удостоив нас ни словом, ни взглядом. Я смотрел ему вслед, покуда он не скрылся из виду, после чего перевел глаза на Уиггинса. Представьте себе, мой попутчик распластался по земле, словно камбала или дохлая селедка! Ни дать ни взять огнепоклонник, встречающий восход светила.
– Уймитесь, Бенджамин, – сказал я. – Вставайте, мы одни на дороге, не трудитесь ломать комедию передо мной.