твоя победа,
родина, народ!
Простреленное знамя впереди,
как грудь с рубцами
земли и времени.
Цеха на фронте
Где горняки, где люди, которые вили веревки,
тачали сапоги, ставили сети?
Где они?
Где каменщики, которые высоко в небесах
ругались и пели?
Где машинисты, которые вели поезда,
эти полуночники и упрямцы?
Где сословье пекарей?
С ружьем, с ружьем.
Среди угрюмого сердцебиения земли,
среди развалин.
Бьют пулей жестокого врага.
Так рвут колючий кустарник,
так топчут змей.
С утра до ночи,
средь золы печального рассвета,
под совершенством полдня.
Прекрасно торжество народа.
Когда идет победа,
сверкают
слепой картофель и небесный виноград.
После битвы
Огрызок земли. Измолотые роты
среди пшеницы. Сломанные подковы,
иней, камни.
Острая луна.
Луна, как раненая кобылица
в шипах железа и костей.
Грустное сукно
и дым могильщиков.
А позади, за нимбами селитры
все, что осталось:
нищенское жниво,
сожженное и сожранное.
Ободрана случайная кора.
Развеяна щепотка пепла.
И только звонкий холод
да ткань забытого дождя.
Колени, войдите глубже в землю!
Глаза, ловите все, чтобы назвать и ранить,
чтобы запомнить привкус смерти,
чтобы не знать забвенья!
Гранатометчики
Ветки классического перламутра,
ветер лавра,
пожар зари и моря
все для вас, герои-гранатометчики.
Вы вышли из ночного рта войны,
духи огня.
Прежде вы сеяли пшеницу,
безвестные, как брошенное семя.
В грудь яростных чудовищ
вы кинули не только динамит,
но и дымящееся сердце,
нищие дети земли и славы.
Вы знали лишь оливы,
невод с пеной и серебром,
дерево, стога, цемент.
Вы держали напильник иль рубанок.
В ваших руках цвели пурпуровый гранат
и утренняя луковица.
С грузом молний,
преследуя победу,
спокойные и стойкие,
вы вышли против танков.
Свобода вас нашла в глубоких рудниках,
свобода разлучила ваши руки с плугом,
свобода звала на выручку
в домах, в полях,
в пыли дороги,
средь апельсиновых садов и ветра.
Свобода собирала спелые сердца,
и вы пришли,
дети победы.
Вы падали не раз - растерты руки,
хрящи измолоты, рот запечатан,
но в разгаре боя
вставали снова вы,
и новые вставали,
обугленные,
неистребимые,
люди сердца и корней.
Мадрид (1937)
Сейчас я вспоминаю все и всех,
в самых глубинах,
хоть за землей, но все же на земле.
Вторая зима.
В этом городе, где все, что я люблю,
нет больше ни хлеба, ни света.
Над сухой геранью хрустальный холод.
Ночью в стены, пробитые снарядом, как быком,
входят горестные сны.
На рассвете средь укреплений - никого,
только брошенная телега.
В сгоревшем доме с дверью в небо
вместо ласточек заплесневелый камень