Командир баевских боевиков, судя по всему уже видевший себя на месте прежнего хозяина, видимо, прочувствовал, что слишком рано закусил удила, чтобы помыкать краснохолмским ментом, от которого в какой-то мере будет зависеть его наркобизнес, и уже с миролюбивой ноткой в голосе прокаркал в мобилу:
– Зачем кричишь, дарагой? Работаем. А насчет результата… Будет и результат.
– Помощь нужна?
– Зачем… помощь? Не надо.
– Хорошо, – буркнул Шматко. – Вы все там же? Адресок не меняли?
И снова гортанное:
– Зачем?
Вместе с болью, которая пронизывала, казалось, каждую клеточку тела и гудящим набатом отдавалась в голове, возвращалось и сознание. Пока что смутное и рвотно-тошнотное, но все-таки сознание и осознание того, что он еще жив, может открыть глаза и, наверное, двигаться.
Правда, он еще не знал, хорошо это или плохо.
Сначала он даже не мог определить, когда все это было, может быть, даже в какой-нибудь очень далекой жизни, он боялся умереть от тех пыток и побоев, которые пришлось выдержать его измочаленному телу, а потом… потом он бы и хотел умереть, да не мог. И вот теперь…
Господи милостивый, знать бы, что ждет его теперь!
Вместе с возвращающимся сознанием стали оживать уже замордованные насмерть нервные окончания, и он вдруг почувствовал, что уже не чувствует не только вконец окоченевшие пальцы рук и ног, но и обнаженную спину, и голый живот, на котором он все это время лежал, уткнувшись болезненно ноющим лицом во что-то мокрое и скользкое.
И только в этот момент ему стало по-настоящему страшно.
Хотел было закричать, напомнить о себе, сказать, что он еще живой и его рано бросать в свежевырытую могилу – в его сознании мелькнула страшная догадка, что он лежит на дне осклизлой ямы, однако в его груди только хлюпнуло что-то непонятное, и он, впервые с того момента как пришел в себя, открыл глаза.
Кромешная, болезненно-промозглая темнота и почти звенящая тишина. Впрочем, так звенеть могло и в его ушах.
Прислушиваясь к боли и этой звенящей тишине, попытался припомнить, в какой конкретно момент его оставили здесь умирать, и не смог.
Превозмогая боль, перевернулся на спину и почувствовал, как под ним что-то хлюпнуло.
Вода. Лужица холоднющей воды, от которой стыли и руки, и спина, и ноги.
Скользнул окоченевшими пальцами по воде и понял, что лежит все-таки не в свежевырытой могиле и даже не на дне осклизлой ямы, а на деревянном полу, который почему-то полит ледяной водой.
Да и темнота теперь показалась не столь кромешной, как минуту назад. В крошечное оконце пробивался призрачный лунный свет, показавшийся ему маячком надежды, и он уже окончательно осознал, что пока еще жив и, судя по всему, будет жить как минимум до утра, если его не убили сразу же после пыток, а бросили в сарай, напоследок облив ведром, а может, и пятью ведрами колодезной воды.