Опытные руки отделяют вазу от трубки так легко, будто сосуд смывает потоком воды. Теперь, когда ваза поставлена в печь для обжига, Ал поворачивается ко мне:
— По-моему, тебе пора идти на повышение. Ты наверняка сможешь совмещать учебу в университете с работой здесь, а работать будешь за деньги, а не за уроки. Никакой уборки. Только стекольное дело.
— Ой, правда? Я буду вашим помощником?
— Как Джек и Лиз. Что скажешь?
Ал — лучший мастер по стеклу в городе. Я киваю с такой скоростью, словно хочу победить на конкурсе кивал.
― Вот и славно, — говорит он, — вот и славно.
Мы еще немного сидим на ступеньках, и я втайне надеюсь, что Тень вернется. Как всегда, когда думаю о нем, меня куда-то затягивает. Это не явь, не сон, а какой-то туманный голубой тоннель между тем и другим.
— Как дома? — спрашивает Ал.
— Нормально. Лучше. Папа по-прежнему живет в сарае, но в дом заходит гораздо чаще, не только чтобы помыться. Скоро, думаю, переедет обратно.
— Отличная новость.
— Ага. С самого начала было ясно, что это временно. К тому же они больше не ругаются, так что...
Смотрю через дорогу на спящего птенца. Представляю, как Тень сгибает руку и заливает серый бетон желтой краской. Разливает солнечный свет.
Пока папа не перекочевал в сарай, они с мамой дико ругались по самым тупым поводам. У мамы две работы: она стоматологическая медсестра и писатель. А папа у меня актер и фокусник и еще подрабатывает таксистом. Каждый из родителей проявлял богатое воображение, придумывая, куда другой засунул пульт от телевизора.
И вдруг ссоры кончились. Как-то раз, возвращаясь из школы, я почувствовала, что по улице ползет тишина. Вошла во двор и увидела перед сараем папу: он жарил сосиски и варил пюре из картофельных хлопьев на походной плитке.
— Что происходит? — спросила я.
— Поживу немного в сарае. Мама пока закончит роман, а я допишу новое шоу. — Он помахал щипцами. — Приглашаю в свой дом на ужин.
— Твой дом — мой дом, пап.
Еда готовилась, мы сидели рядом, а я все пыталась уразуметь, что происходит. Пусть даже мама с папой в последнее время ругались, но они тридцать лет прожили вместе! Папа всегда утверждал, что познакомиться, как они, в университетской столовой — очень романтично. Он попросил у мамы соль, а она у него — сахар. «Романтическая история — и что в остатке? Растворимые картофельные хлопья?» — бросила я маме.
«Люси, если романтическая история восстановима с помощью воды — тебе очень повезло», — ответила она.
Легче мне не стало.
А то, что мама, придя в тот вечер с работы, ужинала вместе с нами, совсем сбило с толку. Они больше не ругались. Мама даже похвалила картофель. «И не надо на меня так смотреть, — сказала она. — Нам обоим нужно свободное пространство, чтобы писать. Я не могу всю оставшуюся жизнь подавать слюноотсос, а папа — крутить баранку».