– Ему все равно кого брать – княгиню или рабыню?! – возмущалась женщина.
Добрыня в ответ разозлился:
– Да ты будь счастлива, что тебя берет! Мог бы отправить куда-то подальше.
– Никуда не мог, я княгиней была и без него!
– Без него, может, и была, а с ним будешь ли – от тебя зависит. Это у вас, христиан, венчанную жену некуда деть, а у нас запросто – отдаст другому и забудет.
Наталья фыркнула в ответ, как кошка:
– Я Ярополкова сына ношу!
Добрыня вдруг схватил женщину за волосы, откинул ее голову назад, зашипел в лицо:
– А вот об этом забудь! Это Владимиров сын, а не Ярополка! Запомнила?
Та испугалась взрыва ярости княжьего дяди, как только отпустил, отскочила к стене подальше от его цепких пальцев:
– Я князю пожалуюсь!
Добрыня устало опустился на лавку, вздохнул:
– Послушай меня. Если хочешь жить здесь на княжьем дворе и зваться княгиней, то не перечь и не вздумай назвать дите, сын то или дочь, Ярополковым. Всем скажешь, что от Владимира понесла.
– Но у Владимира уже есть сын, значит, мой вторым получится?
– Четвертым.
– Что?! Откуда у него столько?!
В ответ услышала смех Добрыни:
– Сколько их вообще, знают только боги, но у Алохии сын, и у Рогнеды двое.
– Рогнеда не княгиня!
– Но сыновья-то Владимировы… Послушай мой совет: будь покорна и не вздумай упоминать имя Ярополка ни при князе, ни при мне, ни вообще. Запомнила?
– А иначе что?
Добрыня только развел руками.
Наталья проплакала после того всю ночь, а утром объявила, что ждет дитя от нового князя. Даже знавшие, что это не так, ее не осудили, лучше быть не первым сыном нынешнего князя, чем единственным убитого, к тому же сбежавшего из города.
Добрыня, услышав такое решение Натальи, только одобрительно хмыкнул, Владимир, кажется, не обратил никакого внимания.
Добрыня дал Наталье дельный совет для сохранения положения княгини, но не жены князя Владимира. Тот терпеть не мог покорных, а уж заискивающе улыбающихся особенно. Он вообще перестал появляться в покоях нежеланной жены, девушек и женщин и без нее хватало. Объяснил просто: чтобы не навредить драгоценному плоду.
Сам Владимир все чаще вспоминал строптивую полочанку, которая, даже будучи взятой насильно, не подчинилась. Конечно, после гибели всех ее родных и разорения Полоцка клинок к горлу не приставлял, но их сынишка был в это время в соседней опочивальне под присмотром Ингрид, и Рогнеда об этом знала. Для нее сын оказался дороже собственной жизни. Сопротивлялась, билась, как птица в силках, голову отворачивала… Каждый раз насиловал снова и снова, каждый раз близость как поединок, в котором он побеждал, потому что в конце концов прекрасное тело Рогнеды против ее воли отвечало. Это и было самым восхитительным – когда она против воли рвалась навстречу, стонала и билась уже совсем иначе. Такого не бывало ни с кем, все остальные женщины либо послушны, либо противились до конца, не откликаясь.