Умная женщина допустила ошибку – спрашивать или просить мужчину нужно после ночных ласк, а не когда он приезжает раздраженный и еще неудовлетворенный. Владимир фыркнул:
– Какое тебе дело до Алохии и Вышеслава?
Рогнеда усмехнулась, словно услышала нечто неразумное.
– Алохия помогла мне выжить в Новгороде, и мы стали сестрами.
Ему нечего было возразить. Эта женщина не позволяла себя унизить, все попытки сделать это оборачивались унижением для него самого.
– Две клуши!
И все-таки нашел, чем взять:
– А почему ты волосы носишь, словно замужняя женщина? Разве я брал тебя замуж?
Рогнеда обомлела. Он совсем с ума сошел? Или желание унизить и подчинить затмило все остальное? Позорить мать своих сыновей?
Взять себя в руки стоило усилий…
Рогнеда повернулась, вскинула на него полные холодной ярости зеленые глаза:
– Ты желаешь, чтобы я носила волосы распущенными по-девичьи? Так?
Она сняла головной убор и выдернула все державшие волосы булавки. Больно, но вытерпела.
Волна золотистых с рыжиной волос покрыла всю спину. Настоящая валькирия…
Князь с трудом поборол желание зарыться лицом в эту волну, пахнущую травами, и взять Рогнеду снова. Но он знал, что тогда ее власть над ним станет еще сильней.
– Не-ет… ты Горислава… рабыня… Значит, и волосы должна остричь.
Вот теперь дыхание перехватило совсем.
– Ты хочешь, чтобы твои сыновья звались робичичами, потому что рождены от рабыни?
От столкнувшегося синего и зеленого взглядов во все стороны полетели искры, но ни он, ни она глаз не отвели. Владимир постарался смотреть насмешливо:
– Я назову их княжичами, но ты от этого рабыней быть не перестанешь, надменная дочь Рогволода.
Рогнеда даже не думала, что делает. Все так же не отводя взгляда, она протянула руку к рукоделию, нащупала ножницы и…
Князь с ужасом смотрел на падающие на пол рыжие пряди, понимая, что случилось непоправимое. Этого Рогнеда ему никогда не простит…
– Так или еще короче?
– Дура!
Дверь за князем грохнула сильно, открыли ее с трудом. Заплакал Ярослав, а внутри у Рогнеды беспокойно толкнулся следующий ребенок.
Она сама стояла, бездумно глядя вслед Владимиру и успокаивающе поглаживая живот. Обернулась к Ярославу и Изяславу:
– Не бойтесь, маленькие, идите оба ко мне.
Опустилась прямо посреди рассыпавшейся по полу отрезанной гривы, прижала к себе сыновей и горько расплакалась – впервые за все это трудное время.
Князь Владимир умчался в Киев тотчас, а среди слуг разнеслось: он постриг Гориславу, объявив рабыней! Правда, князь ничего не сказал, как теперь обращаться с этой рабыней, потому все сделали вид, что так и должно быть.