– Я не все сообщил вам в последней беседе… – начал арестант и опять надолго закашлялся. С трудом уняв приступ, продолжил: – Не все. Ко мне приходили эсеры… из Боевой организации…
– Из Боевой организации? Кто?
– Сам Гершуни. С ним был еще один, очень неприятный… Толстый, губастый, наглый. Назвался Иваном Николаевичем… Конечно, псевдоним… Еврея сразу видать.
– Что они от вас хотели?
– Чтобы я свел их с Филипповым.
– Для чего, не сказали?
– Сказали, – усмехнулся бывший студент. – Оружие хотели у него получить… подрывной аппарат…
– Губернаторов с министрами казнить?
– Берите выше, Лыков. Царя.
Сыщик задумался, анализируя услышанное. Боевая организация готовила цареубийство. И для этого решила заполучить невиданное оружие, созданное социал-демократом Филипповым у себя на квартире. Вот так новость.
– Вы устроили им встречу?
– Да. Она состоялась в моем присутствии за неделю до гибели доктора.
– И… они договорились?
– Обо всем, – ухмыльнулся Грилюк. – Боевики предложили три тысячи рублей, с тем что Филиппов обучит их человека управляться с аппаратом. Михаил Михайлович сказал, что денег за обучение и само оружие не возьмет. Так и так, мол, надо кончать это чудовище… российского императора… Но конструкция пока несовершенна и громоздка. Он сделает другую, более удачную, и отдаст террористам… Переносную! Но ее себестоимость составит восемь-девять тысяч… И на создание уйдет три месяца. Вот эти деньги партия эсэров должна ему дать, потому как своих у доктора нет…
Яша Бешеный снова закашлялся так, что, казалось, сейчас умрет на глазах у сыщика. Но через несколько минут отдышался и продолжил. Было видно, что он держится из последних сил. Вот, значит, как решил анархист искупить свою вину перед убитым им поручиком Белоконем. Уберечь государя от покушения.
– Эсеры ушли, оставив три тысячи задатка. Филиппов собирался ехать во Францию будто бы на встречу с Бертло… На самом деле за частями к новому аппарату. Вот, Лыков, теперь я все сказал. Успел, слава богу. Вы не знаете, мне дадут священника, если попрошу?
– Всем дают.
Алексей Николаевич смотрел на умирающего и искал в своей очерствевшей душе жалость к нему. Или хотя бы сочувствие. Но не находил. Этот человек собирался расстрелять невинных людей и купил себе для изящества замшевые перчатки. Расстрелял бы, дай ему волю… А сейчас, задыхаясь от кашля, он жалеет полицейского офицера. Единственного, кого удалось убить. Душа человека, конечно, потемки. Но в ленте было двести пятьдесят патронов. Жалел бы Яшка Бешеный тех, кто попал бы под его свинец? Или красовался бы во фраке и белом галстуке, думая, какой он особенный?