Лицо брата искажала мука. Он опустился на колени.
– Ваше святейшество, я виноват. Прошу, простите меня!
Я думал об Уго, как он в одиночку приехал в Кастель-Гандольфо, со своими заметками и с манускриптом, готовый совершить самый смелый поступок в своей жизни. Развенчать плащаницу, которая была для него драгоценна, словно ребенок. Пожертвовать ею во имя истины. Мой храбрый друг. Бесстрашный до конца. Даже в тот страшный, ужасающий последний миг.
– Почему вы мне этого не сказали? – тихо спросил у Симона Иоанн Павел.
Брат невероятными усилиями попытался взять себя в руки. Наконец он сказал:
– Потому что, если бы вы знали, вы бы не стали преподносить плащаницу православным. А если бы у нас нечего было им предложить, мы потеряли бы надежду на воссоединение. Уго предпочел умереть за эту тайну. Его выбор стал и моим выбором.
Я знаю тысячи изображений Иоанна Павла. Он был одним из самых фотографируемых людей в истории. Но таким папу я еще не видел. Его лицо сморщилось от боли, плотно зажмурились глаза. Голова откинулась назад, отчего напряглись мышцы на его крупной шее. Архиепископ Новак наклонился и что-то встревоженно спросил по-польски.
У Симона на щеках играли отблески света. Но ни один волосок на нем не шевельнулся.
– Мы прервемся, пока его святейшество не выразит желания снова собраться, – торопливо объявил Новак.
Он покатил Иоанна Павла в смежный кабинет и закрыл за собой дверь.
Несколько секунд спустя открылась другая дверь. В нее стремительно вошел побледневший монсеньор Митек, второй секретарь.
– Я провожу вас к служебному лифту, – сказал он.
Нас всей толпой увели прочь. Пока мы ждали у лифтов, Митек держал палец на кнопке вызова. Когда пришла кабина, монсеньор ввел нас внутрь и нажал на кнопку. И лишь в последнюю секунду он тронул Симона за плечо и сказал:
– Вы – нет, ваше высокопреосвященство. Вам необходимо остаться.
Я едва успел увидеть Симона через закрывающиеся двери. Он тоже смотрел на меня. Ни на кого и ни на что другое. Позади него, вдалеке, открылась дверь. В ней стоял архиепископ Новак и смотрел на моего брата, но тот видел только меня.
Я прождал его остаток утра. Потом начался день, а я все ждал. Из окон квартиры я смотрел, как раскачиваются верхушки деревьев. Как в проулках поднимается ветер, кружа в воздухе мусор. Приближался дождь. В пять с небольшим раздался стремительный стук в дверь. Я ринулся открывать.
Брат Самуэль. Как у него осунулось лицо!
– Скорее, брат Алекс! – взволнованно произнес он. – Спуститесь вниз!
Я побежал по лестнице. Но вместо Симона обнаружил небольшую процессию. Из дверей здания службы здравоохранения выходили два дьякона со свечами, перед ними несли крест. Потом вышел священник, с негромким песнопением, а следом появился гроб Уго.