А потом были танцы. Непримиримые соперники – Батон и Уська – выхватывали из-за стола драгоценную Эсфирь и вели её по-очереди в сладостном томном танго.
Борис пел под аккомпанемент Анечки фронтовые песни своим приятным баритоном, рассказывал интересные рассказы о войне и о людях, с которыми сводила судьба.
В какой-то момент в комнате стало вдруг тихо, будто тихий ангел пролетел. Идочка тихонечко слетела со своего стула и припорхнула к фортепиано. Трепетно откинула крышку, положила на клавиатуру невесомые руки, и из-под её прозрачных пальчиков рассыпалась разноцветным бисером чарующая волшебная музыка.
Анечка подсела к маме почти вплотную, так, что с трудом расходились их локти, чтобы не столкнуться. И ракета страстной итальянской тарантеллы взметнулась в потолок праздничным фейерверком.
А потом пели на два голоса. Тонкий, трепещущий необыкновенной чистоты Анечкин голос сливался с грудным, страстным Идочкиным бархатным. В этот дуэт тёплым ручейком вливался уютный какой-то русалочий голос Рамили.
Нигде и никогда – ни до, ни после – не слышала Эсфирь такой красоты и высоты звучания голосов и душ. Да и гости, наверняка, слышали такое впервые и единожды.
Расходились под утро хмельные, усталые и вконец примирённые. Батон аккуратно вёл под руку жестоко истомившегося страстным танго сапожника. Уська плакал и бил себя в грудь. Батон периодически склонял к нему свою голову и говорил:
– Я Вас внимательно понял!
Рамилька с мужем уносили спящего своего мальчика, Анечка валилась на кровать скошенным снопом. А рядом с ней уложили совершенно обалдевшую от сытости Людочку.
Потом долго мыли посуду на кухне. Борис курил на колченогом Уськином стульчике, а Паня с Эсфирью устало переговаривались.
– Панечка! Ты такая красавица стала, что и слов нет! Поправилась! Тебе идёт! – щебетала Эсфирь.
– Поправилась, поправилась! – смеялась красивая Паня, – скоро мужу в подоле принесу!
– Шутишь? – оторопела Эсфирь.
– Не шутит! Ты что, Паню мою не знаешь? Весной уже родим! Так что в это лето скучно Вам в Боярке не будет! – и засмеялся, как горошинками счастья рассыпался.
После встречи Нового года жизнь вышла на какой-то новый виток. Если до этого большую часть времени Идочка лежала, отвернувшись к стене, укрывшись с головой, и плакала, то в январе она как-то внутренне подтянулась, много занималась с Анечкой.
Как будто поняла, что то, о чём она проплакала эти годы вовсе и не главное, а главное – это Анечка с её небесным голосом и синими вырисованными на лице глазами.
Они могли часами беседовать о музыке. Идочка рассказывала интересные истории из жизни знаменитых музыкантов. Анечка ловила каждое её слово, впитывала в себя образ Идочки, не отдавая себе отчёта в том, почему именно сейчас каждое мамино слово ложится ей на душу драгоценным грузом.