Такова была поразительная повесть, которую я выслушал в этот апрельский вечер, – повесть, которой я бы никогда не поверил, если бы ее не подтверждала высокая худощавая фигура и орлиное лицо, которые я никак не ожидал увидеть вновь. Каким-то образом он узнал о моей собственной горькой утрате, и его сочувствие выражалось более в тоне, нежели в словах.
– Работа – вот лучшее противоядие от печали, мой дорогой Ватсон, – сказал он, – и сегодня ночью у меня есть работка для нас обоих, которая, если мы доведем ее до успешного завершения, будет оправданием жизни человека на этой планете.
Тщетно я умолял его сообщить мне хоть что-то.
– До утра вы увидите и услышите более чем достаточно, – ответил он. – У нас для разговоров есть темы трех прошлых лет. Так удовлетворимся ими до половины десятого, когда отправимся навстречу примечательному приключению в пустом доме.
Да, действительно, будто возвратились былые времена, когда в указанный час я уже сидел рядом с ним в кебе с моим револьвером в кармане и предвкушением приключения в сердце. Холмс был холоден, суров и нем. Когда отблески уличных фонарей ложились на его аскетическое лицо, я видел, что брови нахмурены в задумчивости, а узкие губы плотно сжаты. Я не знал, на охоту за каким диким зверем мы отправились в темных джунглях преступного Лондона, но из слов великого охотника успел понять, что приключение сулит быть крайне серьезным, а сардоническая улыбка, иногда прорывавшаяся сквозь его мрачность, не обещала ничего хорошего тому, кто был объектом нашей охоты.
Я предполагал, что мы направляемся на Бейкер-стрит, но Холмс остановил кеб на углу Кавендиш-сквер. Я заметил, что он, выйдя из кеба, зорко посмотрел направо и налево, а на следующем уличном углу он тщательно проверил, что за нами не следят. Наш путь, бесспорно, был весьма прихотливым. Холмс знал все лондонские закоулки как никто другой, и на этот раз он быстрым уверенным шагом шел через проходные дворы и мимо конюшен, о существовании которых я прежде понятия не имел. Наконец мы вышли на узкую улицу со старыми угрюмыми домами по сторонам, которая вывела нас на Манчестер-стрит, а затем на Бландфорл-стрит. Тут он стремительно шагнул в узкий проход, а затем через деревянную калитку вышел на пустой двор и отпер ключом заднюю дверь какого-то дома. Мы вошли вместе, и он закрыл ее за нами.
Хотя кругом царил смоляной мрак, мне было очевидно, что дом этот пуст. Под нашими подошвами поскрипывали и потрескивали голые половицы, а моя протянутая рука коснулась стены в лохмотьях обоев. На моей кисти сомкнулись холодные тонкие пальцы Холмса, и он повел меня вперед по длинному коридору, пока я не различил мутно-серый полукруг окна над дверью. Тут Холмс внезапно свернул вправо, и мы оказались в просторной квадратной пустой комнате, где углы тонули во тьме, но середина слегка освещалась огнями улицы за окном. Фонаря поблизости не было, а окно заросло густым слоем пыли, так что мы еле различали друг друга. Мой товарищ положил руку мне на плечо, и его губы приблизились к моему уху.