Михайлов крепко тряхнул ему руку и вышел.
2
С Михайловым, или Петром Ивановичем, как называл его Клеточников (настоящее его имя Клеточников узнал несколько позже), ему и в самом деле было бы в удовольствие потолковать. Мало сказать, в удовольствие, — необходимо было потолковать, и не только потолковать, необходимо было ближе сойтись. Этот молодой радикал, уже как будто не один год живший по фальшивому виду, покорил его с первой же встречи, вполне случайной, у Николая Шмемана. Это было ровно год назад. Клеточников, в то время вольнослушатель Медико-хирургической академии, зашел к Шмеману, своему товарищу по курсу, на минуту, чтобы справиться, будет ли тот в академической читальне, где намечено было очередное разбирательство очередного вопроса, возникшего между студентами-медиками; с некоторых пор Клеточников неожиданно для себя сделался записным оппонентом Шмемана в студенческих спорах — Шмеман разделял крайние радикальные убеждения и с бесстрашием их обнаруживал, Клеточников, особенно не обнаруживая своих убеждений, пытался в спорах сбить его скепсисом, — это ему удавалось, к их спору прислушивались. К Шмеману, тоже на минуту, зашел и Михайлов. Втроем они отправились в читальню, и дорогой между Шмеманом и Клеточниковым начался разговор, в который и Михайлов вступил, и вступил с оригинальной стороны, совершенно неожиданной для Шмемана, озадачившей и огорчившей его и, напротив, взволновавшей и порадовавшей Клеточникова.
Шмеман, сторонник решительных действий — бунта крестьян, стачек рабочих (он, сколько догадывался Клеточников, в то время агитировал между рабочими за Нарвской заставой), полагал, что наступает время для таких действий и нужно готовиться к ним, поднимать интеллигенцию, рабочих.
Семьдесят седьмой год, как никакой другой, был богат политическими процессами. Прошли перед судом 50 московских пропагандистов, прошли «декабристы» семьдесят шестого года — участники демонстрации на Казанской площади в Петербурге, организованной обществом «Земля и воля», в то время только что составившимся, прошли радикалы из «Южнороссийского союза рабочих». Начинался процесс 193 агитаторов, ходивших в народ в семьдесят третьем и семьдесят четвертом годах. Многие из представленных суду провели по три и по четыре года в одиночках предварительного заключения. Почти 70 их товарищей по заключению не дождались суда — умерли или сошли с ума…
Большого роста, массивный и в то же время по странному капризу природы необыкновенно подвижный и нервный, впечатлительный, Шмеман как-то особенно был потрясен случаем с арестантом Боголюбовым, которого приказал высечь петербургский градоначальник Трепов. В этом факте Шмеман видел нечто гораздо большее, чем проявление бессмысленной жестокости правительственного агента-самодура, — видел вызов, который бросало само правительство общественным настроениям, знак, под которым в дальнейшем неминуемо должны были развиваться отношения между обществом и правительством. Должны были, если этот процесс не остановить. Как его можно было остановить? Кто мог его остановить? «Мы, интеллигенция», — отвечал Шмеман. «Надо наконец обратить наше внимание на правительство, — рассуждал он со студентами, с которыми можно было об этом рассуждать, которые сами выходили на такие вопросы (и между ними был Клеточников). — Наша ближайшая цель должна быть в том, чтобы тем или другим способом разрушить существующий порядок, а для этого прежде всего отнять у правительства власть и передать ее народу, только тогда спадут цепи, до сих пор сковывавшие работу интеллигенции в народе и тормозившие развитие исконных начал народа».