— Николай Васильевич, что вам удалось узнать… — голос ее дрогнул, — о Дворнике? Как он был арестован?
— Он заходил в фотографию Таубе за карточками. Таубе его и выдал…
— А… — слабо сказала Анна.
Клеточников помолчал. Но она больше ничего не сказала. Он продолжал:.
— Сначала он получил карточки… Кроме него и Таубе, в фотографии никого не было, и Таубе отдал карточки, а когда вышли на улицу… Таубе вышел вместе с ним, проводить… Наткнулись на околоточного, тот подходил к фотографии. Таубе и указал околоточному на него. Он пытался бежать, но не вышло…
Клеточников умолк. Она кивнула. Помолчав, она сказала печально:
— Я так и думала, что он пойдет туда. — Заметив изумление Клеточникова, пояснила: — Он еще накануне пытался получить карточки, заходил в фотографию Александровского на Невском, но не решился спросить заказ, потому что ему показался подозрительным швейцар… Видите ли, — заметив, что изумление Клеточникова стало еще больше, сказала она усталым тоном, — несколько дней назад он написал Таубе и Александровскому, что выезжает из Петербурга и заказ прекращает. Он думал, что полиция поверит письмам и снимет или по крайней мере ослабит наблюдение за фотографиями. К этому времени карточки уже должны были быть отпечатаны, и можно было бы, представив квитанции… Притом не он должен был это сделать, а какие-то студенты…
— Ах, вот в чем дело! — сказал Клеточников.
— …но студенты отказались. И тогда он решил сам пойти. Он думал, что студенты струсили, на самом же деле большой опасности нет…
— Нет, не поэтому, — покачал головой Клеточников.
— Это было позавчера. Когда он нам рассказал о швейцаре, мы потребовали, чтобы он больше не ходил в фотографии, взяли с него слово, что не пойдет… А вчера… Наверное, он решил, что все-таки большой опасности нет… и вот…
— Нет, не поэтому, — снова возразил Клеточников, качая головой. Анна молчала, и он сказал медленно: — Он не мог требовать от других то, что не был бы в состоянии сделать сам. Это надобно было ему проверить… И поэтому он пошел…
Он подумал, хотел еще что-то сказать, но вдруг почувствовал, что она плачет. Было уже совсем темно, ее фигура смутно выделялась на фоне окна: она стояла посреди комнаты у стола, и он стоял у стола, но по другую его сторону и видел, как она раскачивалась из стороны в сторону все сильнее, сильнее. Он испугался: показалось, что, если он сейчас не подойдет к ней, она упадет, и он поспешно подошел к ней, и вовремя — она вдруг поникла, затряслась, заколотилась, он усадил ее на стул и должен был поддерживать все время, пока ее сотрясали беззвучные рыдания. Он чувствовал, что и с ним начинается лихорадка, гладил ее худенькие плечи и говорил, говорил: