Похороны прошли как в тумане. В ушах до сих пор стоит звук от забиваемых в гроб гвоздей и от ударов комьев земли о крышку гроба. Кроме меня, все чувствовали себя обыденно. Ну, умерла ещё одна больная старуха, а с внучкой разберутся родственники. Вон их сколько. Концерт по заявкам начался только тогда, когда из дома ушли последние поминальщики. Что тут началось. Родня, до сих пор корчившая из себя страдальцев, изменилась до неузнаваемости и начался дележ наследства. Все орали друг на друга, как будто у них отнимают последнее. Сначала решили все продать и поделить на троих, с вычетом потраченного на похороны. Тут вмешался братик:
– А Лизку куда?
Все, как по команде, повернулись в мою сторону. Наступила тишина. Каждый прокручивал в своей голове варианты, куда меня можно приткнуть. Одна из родных теток, вздохнув, прохрипела: Это ж надо, сестрица приблудила девку и улетучилась, а мы теперь думай. Может, её в детдом? Надо было ей в монастыре тогда остаться, когда с бабкой ездила.
Все опять зашумели. Так как я оказалась наследницей ещё довольно приличного дома и сада, меня начали спрашивать, куда бы я хотела пойти жить. И тут вмешалась дядькина жена. Пусть сама выбирает, к кому пойдет жить.
Тому всё и достанется. Родственники снова заволновались. Наперебой стали друг перед другом предлагать свои опекунские услуги. Я растерялась и что-то мямлила им в ответ. Выручила меня двоюродная сестра, чтобы ей сейчас было пусто. Подошла, ласково обняла: Пойдем к нам жить. А я дура согласилась. Тут же меня дядька увел к себе домой.
Сначала все было нормально. Меня кормили и нормально ко мне относились. Но как только я подписала какие-то бумаги, отношение ко мне изменилось сразу. Из комнаты сестры меня переселили в проходной коридор на кушетку, куда обычно скидывали верхнюю одежду все приходящие с улицы. Фальшивая теткина улыбка превратилась в оскал шакала. Родной дядька ходил мимо меня, как мимо пустого места. Все новые вещи сестрица забрала себе в шкаф. Мне в ногах поставили картонную коробку и скинули туда одно старье. Я попробовала возмущаться, хотела забрать свою одежду, так тетка меня так оттаскала за волосы и отлупила, что я двое суток сидеть не могла: Ты отродье шлюхино. Твоя мать потаскуха и тебя ждет то же самое. Скажи спасибо, что тебя, мерзкую, в приличный дом допустили – орала она.
Кроме как на кладбище, мне идти было некуда. Пробовала сходить к родным теткам. Просила меня забрать, но те сквозь зубы с явным злорадством в одним голос прошипели: Кому дом отдала, у того и живи. Дальше жить становилось всё хуже. Есть мне позволяли, что останется, только после того, как все поедят. Уроки учить было негде. Приходила классная руководительница. Я пыталась ей как-то рассказать, как со мной обращаются, но тетка оказалась очень хорошей актрисой. Она показывала в шкафу одежду, письменный стол, телевизор и говорила, что это всё для меня. А после ухода учительницы била смертным боем. А теперь то, за что, именно, я сижу. Ко мне стал приставать братик. Не работающий молодой боров, он сначала делал вид, что жалеет меня. Тайком подкармливал и всё норовил обнять да прижать к себе. Это я сейчас понимаю, что ему нужно было, а тогда радовалась, думала, что жалеет меня. Он и слезы вытрет, и сочувственно поговорит, что я теткины и сестрины выходки стала легче переносить. Думала, есть кому пожаловаться. А однажды, когда они все ушли к соседу на свадьбу, этот урод вернулся пораньше и начал валить меня на кровать, срывать одежду и шипеть, чтобы я не орала и не брыкалась: Не ори! Все равно шлюхой станешь, как твоя мать.