— Это всё друг моей юности Мишель Бакунин[53], его перо, его слог и его мысли, — вздохнул Тургенев, когда вслух припомнили фразу за фразой из того, что обнародовал «Правительственный вестник» в 1871 году, изо дня в день освещая судебный процесс по нечаевскому делу. — Нечаев заблаговременно улизнул и оказался в объятиях у Бакунина. Нечаев, конечно, уголовник, но врал Бакунину и сам верил, что создал в России организацию, которая только и ждёт отсюда, из-за границы, сигнала, чтобы поднять бунт на всю Россию. Вот и сочинили вдвоём программу, которую потом, как раз перед судом в Петербурге, подкинули молодым людям, ни сном, ни чохом не подозревавшим об истинных целях так называемой «Народной расправы». Герцен, тот безошибочно почуял в «тигрёнке», как называли Нечаева Бакунин и Огарёв, провокатора революции. И — вы знаете Искандера[54] — тут же провёл черту между собой и Бакуниным. Не попадался вам, случайно, изданный в Женеве года три назад сборник посмертных статей Герцена? Так вот там — статья «К старому товарищу». К Бакунину, значит...
После встречи с Герценом на острове Уайт Толстой не раз возвращался мыслью к этому человеку, покорившему его и писательским талантом, и глубочайшим умом. Куда он, свободный духом, пойдёт далее в своих раздумьях, хотелось узнать Алексею Константиновичу, когда читал его статьи или работы Чернышевского и его последователей, встречался во Франции и Италии со сторонниками социалистических и коммунистических теорий. Напитанные всевозможными учениями о свободе, равенстве и братстве, иные революционисты напоминали собой локомотив, слишком жарко натопленный, исходящий паром, но находящийся, однако, вне рельсов.
Образ этот, кажется, принадлежал Герцену. Но как точно он выражал взрывоопасную сущность Бакунина, который в исступлении воскликнул: «Кроме царя, его чиновников и дворян, стоящих, собственно, вне мира или, вернее, над ним, есть в русском народе лицо, смеющее идти против мира: это разбойник. Вот почему разбой составляет важное историческое явление в России — первые бунтовщики, первые революционеры в России, Пугачёв и Стенька Разин, были разбойники...»
«Новый водворяющийся порядок, — утверждал прямо противоположное Герцен, —должен явиться не только мечом рубящим, но и силой хранительной. Нанося удар старому миру, он не только должен спасти всё, что в нём достойно спасения, но оставить на свою судьбу всё немешающее, разнообразное, своеобычное. Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании, и только в пропитании».