А тут мальчишка, шалопай. Да страшно молвить — на живого!.. «Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу...»
А далее — язык не повернётся повторить за этим якобинцем...
Да за такое!..
Маячили уже за неслыханную крамолу, что со времени Радищева и не мнилось, Соловецкий монастырь или Сибирь-матушка.
Однако не кто иной, как Карамзин, и спас: замолвил слово.
Лишь ему да ещё Жуковскому оказалось по силам убедить царя отослать «беспутную головушку» в иные, южные, пределы отечества.
Хлопотал, если не перед царём, то у Нессельроде, и Тургенев Александр.
Это ведь он когда-то настойчиво рекомендовал Сергею Львовичу определить сына в лицей. И вот теперь — забота о вынужденном повороте жизни своего крестника.
Пушкин уезжал к новому, вынужденному месту службы и под присмотр надёжных государственных мужей в весёлом расположении духа.
А что надо молодости, если казна соблаговолила ссудить на дорогу тысячу рублей да в «Невском зрителе» и «Сыне отечества» тиснуты первые отрывки «Руслана и Людмилы» и вот-вот поэма выйдет отдельной книжкой!
Первое большое сочинение, задуманное и начатое ещё в лицее!..
Благородный Карамзин сделал для юного поэта всё, что мог. Настойчиво просил царя: «Из уважения к таланту». Но надо ли ему, заступнику, так — в письмах и беседах с друзьями — о его, Пушкина, как он выражался, «поэмке»: «В ней есть живость, лёгкость, остроумие, вкус; только нет искусного расположения частей, нет или мало интереса: всё смётано на живую нитку»?
Нет, тут со своим кумиром Перовский никак не мог согласиться!
Алексей не провожал изгнанника — в мае пребывал в краях малороссийских.
И не был в Петербурге в марте, когда на своём портрете работы гравёра Эстеррейха Жуковский написал: «Победителю-ученику от побеждённого учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила». 1820. Марта 26». Такое не выскажешь, если стихи — «на живую нитку».
Завидовал Василию, брату, — тот не раз у Жуковского слушал, как читал поэму автор. Алексей же наизусть затвердил почти все строчки, когда в июле обзавёлся книгой.
Господи, что за прелесть оказалось сочинение! В нём и душа народной сказки, и занимательность рыцарских приключений, и аромат русской древней истории, которая будто сошла с недавних страниц Карамзина!..
Что же скажет публика, что — критика? Если уж на самого Николая Михайловича ополчались, тут юному, начинающему всего можно ждать.
К тому ж и сам историограф хотя не в печати, но плеснул уже масла в костерок...
Пожалуй, Алексей нашёл бы места, где стих хромает, слог не до конца отшлифован. Ждал, что кто-то в этом духе в печати и заговорит. Никто ведь ещё из соотечественников в таких молодых летах не подавал надежды, как Пушкин, сей гигант в словесности. И посему всё, что пойдёт ему на пользу, следует тактично и учтиво высказать.