Перепуганная, потерянная, не понимающая что происходит вокруг, Саша протянула руки к маме, в надежде, что как всегда ее чудодейственные объятья помогут в любом горе. Вот только женщина продолжала, молча, плакать, переводя взгляд с одного лица на другое. Так похожи, но такие разные чувства она сейчас испытывала к этим двум.
— Прости, Сашенька, прости. Ты когда-нибудь меня поймешь. Обязательно поймешь, — смахнув слезы, она помчала прочь. Пытаясь не слышать ни удушливых рыданий собственного ребенка, ни крика вдогонку мужа.
— Потаскуха!!! Ты предпочла собственному ребенку какого-то ублюдка!!! Ты слышишь меня???
* * *
Саша вздрогнула, возвращаясь из, наверное, самого страшного воспоминания, хранящегося в памяти. Ей было четыре. В этом возрасте дети часто путают настоящие воспоминания и сон, но она была уверенна — этот кошмар тогда ей не приснился.
— Мама ушла. А мы с папой остались одни. Она предпочла своей семье другого мужчину. А на память о себе оставила мне астму.
— Подожди… — Яр пытался сопоставить все услышанное с тем, о чем знал сам. — Это не аллергия?
— Нет. Психосоматика. Реакция организма на стресс. Это не лечится, просто… Просто в последнее время приступы случались все реже.
— Когда они случаются? — голос Самарского похолодел, в воздухе повеяло морозом. В последний раз ей стало плохо, после того, как он… Повел себя как последний подонок.
— Когда я слишком нервничаю, переживаю. Пугаюсь или радуюсь. Это невозможно предсказать. Во всяком случае, я не могу. Поэтому…
— Поэтому, постоянно носишь с собой баллончик.
— Да. Так делают все астматики…
— Прости, — Яр склонился, поцеловал, не давая закончить фразу. Раз он решил ее защищать, теперь, придется защищать еще и от этого, от собственных страхом, нервов, переживаний.
— За что? — Саша запрокинула голову, освобождаясь от не слишком настойчивых губ. — Это не ты бросил меня, пообещав, что когда-то я все пойму.
— Она не вернулась?
— Нет. Я не знаю, что произошло с этой женщиной. Не знаю даже, жива ли она. Меня это не интересует. Она бросила нас с папой ради чего-то другого. Я не хочу знать ничего ни о ней, ни об этом другом. Она ошиблась, я не пойму. Никогда не пойму, — каждый раз, когда Саша думала о своей матери, на душе становилось слишком гадко. От обиды и гнева. И за себя, и за папу.
— Но Саша… — он сам не до конца понимал, что собирался сказать, как оправдать неизвестную ему женщину, но считал, что это сделать обязан.
— Нет, Самарский, не нужно выступать адвокатом униженных и оскорбленных. Я никогда не пойму женщину, оставившую своего собственного ребенка ради мужчины.