– Что это? – потрясенно прошептала она. – Ради бога, скажите, что это за ария?
Маркиз взглянул сначала на ее руку, потом вгляделся в лицо.
Если бы Феба знала, как перехватило у него дыхание, когда она подалась к нему. Если бы она видела выражение его лица… Тогда она, безусловно, отпрянула бы, смущенная его откровенным потрясением и чувственным голодом в глазах.
Или бросилась в его объятия.
Но Феба ничего не видела. Она закрыла глаза, целиком отдавшись во власть музыки.
– Это «Олимпиада» Галуппи, – наконец проговорил Драйден. Он понял, что девушка потрясена новизной и великолепием музыки. – Либретто написал Метастазио. Опера «Олимпиада» – о любовном соревновании, скажем так, за руку прекрасной дамы. Из истории о трех женихах.
Любовное соревнование? Феба задумалась.
Но музыка была так восхитительна, что причиняла почти физическую боль. И Феба сделала то, что делала всегда, чтобы облегчить боль – она потребовала информации.
– О трех женихах? Эта опера основана на эпизоде из Геродота?
– Геродот. – Маркиз покачал головой. – Она сказала «Геродот»! – повторил он, обратив взгляд к небесам. – Еще одно впечатляющее слово. Неужели вы прочли все, что только можно прочитать, мисс Вейл?
– Я читаю. Довольно часто. Но ответьте мне, прошу вас.
– Да, здесь обыгрывается эпизод из Геродота.
Теперь глаза Фебы были открыты. Драйден не шевелился. Он даже дыхание затаил. Ему казалось, что ему на руку опустилась прекрасная птичка, и он боялся ее спугнуть.
Наконец Феба глубоко вздохнула. Ее вдохновенное лицо светилось счастьем.
Она улыбнулась и тряхнула головой, словно пытаясь избавиться от волшебного дурмана.
– Боже, как это прекрасно, – сказала она чуть дрожащим голосом.
– Вы никогда не слушали оперу, мисс Вейл? – Голос маркиза был тих и мягок. Кажется, Феба еще не слышала, чтобы он говорил по-настоящему мягко. Она не была уверена, что ей это нравится, потому что мягкость, как правило, пребывала в опасной близости к жалости, которую она органически ненавидела. Но вместе с тем в его голосе не было и намека на иронию.
– Нет. – Это короткое слово прозвучало благоговейно и печально. – Я просто… Я понятия не имела… Простите, я не имела в виду, что…
Джулиан покачал головой, и ее голос стих на середине фразы.
Некоторое время они слушали, как голос его бывшей любовницы взлетает на недосягаемую высоту, парит там, великолепный и свободный, словно насмехаясь над мыслью, что у человеческого голоса могут быть пределы. Ее голос был восхитителен. Он завораживал, покорял, звал за собой. Он был так всеобъемлющ, так бесконечен, что армии могли бы пойти за синьорой Ликари в Иерихон, и она сделала бы то же, что Иисус Навин, только без труб.