Я, словно парализованная, не могла не пошевелиться, не выдавить ни звука, лишь смотрела, как разгорается в мутных, зеленоватых глазах душное отвращение ко всему миру. Задыхалась от его запаха и страха, навалившегося с невероятной мощью.
Внезапно распрямляясь, мужчина повернулся к Кирману.
– Я сегодня добр. Впрочем, как всегда, когда выигрываю. Так что ты можешь выбрать. Между мной и Тором.
Я не понимала ни слова и не могла набраться сил, чтобы посмотреть на своего любимого человека, как будто его взгляд мог стать последней каплей в бездне моего отчаяния.
– Ответ очевиден, правда?
Незнакомец оскалился, обнажая неровные, но белые зубы, и внезапно швырнул меня в сторону Филиппа.
– Подержи ее. И сделай так, чтобы я не услышал ни звука. Иначе передумаю.
Мне никогда не снились кошмары, но первый из их бесчисленной вереницы стал явью в тот миг, когда руки, чьи касания всегда дарили мне лишь нежность, стянули запястья до нестерпимой боли. Уткнулась лицом в заваленный бумагами стол, а из носа полилось что-то вязкое, сливаясь на белоснежной бумаге в кривые багровые пятна. Перепутанные волосы попали в рот, не позволяя не только кричать, но даже вздохнуть, а попытка вырваться привела лишь к тому, что стискивающие меня пальцы сжались сильнее. В ушах затрещало, но понять, был ли это звук от разорвавшейся одежды или хруст в вывернутых руках, я бы не смогла. Мир вдруг стал равномерно черного цвета, и омерзительная сила взорвалась в теле мучительной болью, а время остановилось, когда браслет роскошных часов, которыми я так часто любовалась, впечатался в кожу на лице, и их неслышный ход глухими ударами впился в виски...
Я не уловила момент, когда оказалась свободной. Хотя, о какой свободе могла вестись речь? Что вообще означает это понятие? Какой в нем смысл? Сейчас?
Смотрела на клочья одежды, раскиданные по полу, на измятые, перепачканные документы, и не чувствовала ничего. Не слышала слов, произносимых незнакомцем, его рваного смеха, шелеста бумаг, которые он торопливо убирал в папку. И лишь когда перевела глаза на Филиппа, оставшись в кабинете с ним наедине, поняла, что передо мной распростерлась смерть. В его взгляде, в посеревшем лице, в кровавых трещинах на губах не осталось ничего живого. Бездна, из которой не было выхода. Мужчина не произнес ни звука, лишь смотрел, а в глазах сгустилась слепящая чернота. Она множилась, возрастая с каждой минутой, чтобы потом, в наступившем одиночестве обрушиться на меня неподъемной плитой непреходящей боли и отчаянья, заполоняющего все сильнее.