— Некоторые из них еще спят. Этот, который лежит здесь, может проснуться, как только я откину крышку, поэтому действовать нужно быстро. Не знаю, что получится после удара. Посмотрим. Ты, главное, крепко держи фонарь и направляй свет, чтобы мне было хорошо видно. Понимаешь?
Томми кивнул. Глаза его сияли, словно новенькие монеты, и он с большим трудом сдерживал дрожь в руках. «В кино герои всегда смелые», — подумал он, глядя, как Палатазин берет молоток и кол и делает шаг вперед. Сердце Томми бешено колотилось. Не падал сверху свет факелов, не клубился под ногами морозный дым, как от испаряющейся твердой углекислоты, и не было любимого актера Пита Кушинга, мудрого и неустрашимого. Был только Палатазин с грязным потным лицом, который дрожащей рукой начинал открывать крышку гроба.
Внутри лежал очень красивый молодой человек. Руки его были сложены на груди. Светло-карие глаза с красными прожилками с ненавистью смотрели на Палатазина сквозь туманно-прозрачные веки. Молодой человек был обнажен по пояс, на шее у него была золотая цепочка, остальной его костюм составляли тесные вельветовые джинсы. Томми мгновенно узнал его — это был известный актер, звезда каналов Си-Би-Эс-TB. Он видел этого парня в фильме о продавцах наркотиков «Громовой город». Томми тут же почему-то подумал, что в любой другой ситуации попросил бы немедленно автограф. Но теперь это был один из них.
Палатазин откинул крышку. Когда луч фонаря коснулся лица вампира, тот, еще находясь в стадии между бодрствованием и сном, неловко зашевелился, отодвинулся подальше, рот его беззвучно, но грозно приоткрылся. Палатазин удивленно заметил, что руки вампира сложены на груди таким образом, что добраться до сердца невозможно. Что-то мелькнуло под прозрачными веками — искра сознания, быстрая и холодная, как капля ртути.
Палатазин увидел, куда нужно бить. Он нацелился концом кола на впадину горла молодого человека. Потом он плотнее уперся в пол ногами, присел и взмахнул изо всех сил рукой с молотком. Одновременно взвилась и белая, как кость, рука вампира, пытаясь предупредить удар, перехватить руку Палатазина в кисти, но было поздно. С отвратительным влажным звуком острый конец кола погрузился в горло вампира, теперь его голова была пришпилена. Открылись глаза, сверкая ненавистью, способной испепелить Палатазина. Черный раздвоенный язык вырвался изо рта с отвратительным скрежещущим звуком. Тело изогнулось, обе руки схватили кол и… начали вынимать его из некровоточащей раны.
Палатазин быстро взял новый кол, нацелил острый конец на сердце вампира и глубоко вогнал его одним ударом молотка, словно пробил ножом голову гнилого сыра. Из раны вырвался отвратительный могильный запах, вся грудная клетка словно ввалилась сама в себя, и на миг Палатазину показалось, что он видит в ране черный злокачественный сгусток плоти, пронзенной осиновым колом. Тело вампира яростно билось, корчась в судорогах, рот открылся и закрылся со стуком, напоминавшим выстрел. Красно-черная жидкость, зловонная, распространяющая запах всего, что прячется в темноте, в тенях, в боковых улочках, что убивает, режет, насилует, — начала вытекать из раны, и Палатазин сделал шаг назад, когда черная струйка потекла вниз по груди вампира. Он опасался, что хоть капля этого вещества попадет на него — тогда он будет проклят навечно. Это была отвратительная слизь вампиров, вино Люцифера, вытекающее из треснувшего кубка. Тело вампира вдруг напряглось, затвердело, руки были протянуты в напрасном желании поймать Палатазина! Яростные глаза вдруг загорелись голубым огнем, словно пламя разгорелось внутри черепа. Томми тихо застонал, его, очевидно, тошнило, и отвернулся, но Палатазин чувствовал, что должен досмотреть сцену до конца. Почерневшее лицо вампира впало, словно восковая маска для праздника Хэллувин. Голубое пламя еще несколько секунд пылало в пустых глазницах, потом внезапно погасло. Что-то черное, мрачное пронзило Палатазина — вздох холодного ветра, тихий вскрик, шепот. Мертвое тело вампира начало уже ссыхаться, как ноябрьский желтый лист.