Санька шмыгнул с дерева вниз и, подгоняемый назойливым вжиканьем, кинулся без дороги к Дручанску. Пробежав с полверсты, вдруг спохватился: лошади… Остались лошади на луговине, не успел передать их Кастусю…
Он постоял немного, прислушиваясь к выстрелам, и робкими шажками засеменил обратно.
Когда вернулся в пойму, лошадей там уже не было. Свернул к реке, заглянул за кусты — нету. Побежал в сосняк и тут увидел в траве путо Гнедка. Непорванное… И петля и узел целы. Значит, увел лошадей Кастусь. Теперь скорее домой…
Выстрелы щелкают всюду: и возле моста, и в лесу, и на окраине Дручанска. Стригут автоматные очереди кучерявую лещину над Санькиной головой. Зеленые ветки падают ему на плечи. Все ближе стрекочут автоматы, все громче. Вот уже топот ног слыхать. Много их…
Юркнул за куст Санька. Притих. С веток падают за шею холодные капли росы. Рубаха намокла, липнет к спине…
Что-то звякнуло неподалеку. Санька затаил дыхание. Немцы — их было трое — прошмыгнули мимо совсем близко. Бегут куда-то. Торопятся. И внизу, возле реки, и в сосняке, на косогоре, — всюду топают кованые солдатские сапоги. Кто-то зычно понукает:
— Форвертс! Шнелль! Шнелль!..
Видно, на подмогу охране бегут.
Заглохли шаги в кустах. А Санька все сидит под лещиной. Сердце стучит, не унимается…
В Дручанск вернулся под вечер. К его удивлению, отчим совершенно безразлично отнесся к сообщению насчет лошадей. Даже не побранил. Только махнул рукой: ладно, мол. И выпроводил из управы. Следом и сам вышел к воротам, где стояла легковушка. Опять куда-то уехал.
Цепкий Санькин взор успел заметить две пулевые пробоины на дверке машины, а у шофера на руке, ниже локтя, — свежий бинт. Вчера его не было.
2
Пять дней подряд немцы прочесывали на берегу Друти лес.
По утрам в конце заречной улицы, где стоит изба бабки Ганны, собирались полицейские — целая орава. Устанавливали возле прясла ручные пулеметы, и свинцовый дождь несколько минут хлестал по прибрежным кустам. Потом беспорядочная стрельба внезапно обрывалась, и полицаи начинали курить, о чем-то спорить, покрикивать друг на друга. Мешкали, чего-то ожидая.
Ровно в восемь появлялись немцы, увешанные гранатами на длинных деревянных ручках. Человек сорок. Их вел обычно белобрысый Курт Мейер. В зубах — неизменная пузатая сигара.
Мейер выкрикивал какие-то слова. Полицаи срывались с прясла, на котором сидели, как коршуны, бежали вразброд вдоль Друти. За ними на небольшом интервале, не ломая порядка, густой цепью шли немцы. Стреляли куда попало, швыряли гранаты в кустарник.
Все они — и полицаи, и немцы — двигались к обломкам моста, что громоздились за излукой. Там, на насыпи, стоял аварийный поезд с путейцами, с солдатами. Он пришел из Могилева в тот же день, когда был взорван мост.