— Слышь-ка, Ганна, — говорит Якуб, — завяжи в узелок еду. Завтра пойду к лагерю. Может, передам…
Кто-то тихо толкнул дверь в сенцах. Еще раз — сильней. Бабка Ганна прильнула к окошку. Пусто на дворе. Вышла в сенцы. На крыльце топчется кто-то.
— Открой, бабуля…
У старухи дрожат руки. Ищет впотьмах засов, щупает холодный простенок. Отворила дверь — на пороге… снежный мохнатый мужичок. Кинулся к бабке Ганне, обнимает за сухие плечи.
— Сердешный, — шепчет она.
Тянет его в избу за руку. Дед Якуб ради такого случая опять набивает трубку самосадом.
— Вишь, какой он герой… Сказывал, не пропадет. Так оно и вышло…
Санька стянул с плеч мокрую стеганку, сбросил с головы шапку. На иззябшее тело дохнуло домашним теплом. Сел возле загнетки снимать сапожишки и сразу весь завял. Голова падает на грудь, руки не слушаются. Разморило Саньку в тепле, наваливается на него дрема. Кое-как стащил один сапог. Ухватился за второй и — уснул, сидя на полу.
Проснулся днем в боковушке, на кровати, где, бывало, спал Кастусь. Высунул голову из-под одеяла, смотрит в окно. На дворе, как и вчера, мокрое месиво со снегом пополам. Прячется опять под одеяло — в теплое гнездо. А перед глазами — зеленая фуражка… Как-то он там, Егоров?
Бабка Ганна стучит посудой на загнетке. Завтрак готовит. Кличет Саньку. А он выскочил из боковушки и — в сенцы. Карабкается по лестнице на чердак: там в углу, под перекладиной, тайничок. Сунул руку — пусто. Нету самовзвода. Пропал… Вот ведь незадача!
После завтрака в поветь ушел. Рубит дрова, а сам все про Егорова думает. Небось, ждет его с наганом пограничник… Кто украл? Может, бабка перепрятала? Нет, не должно. Она и на чердак-то не залезет.
Принес дров, воды два ведра и заторопился к Владику.
Владик всегда что-нибудь мастерит: строгает, пилит, сколачивает. Вот и нынче…
В руках у Владика фанерный кузов балалайки-самоделки. Гриф к нему прилаживает. Фабричный. А струны из электрического провода…
— Били там? — спрашивает Владик.
Санька отрицательно качает головой.
— Пленных мордуют. Одному самовзвод обещал передать, а он пропал. Весь чердак обшарил — нету.
Владик смеется:
— Я унес… У себя прячу…
— Значит, цел он?! — Санька так и подскочил на радостях. — Егорову отнесу. Пограничник там один в лагере. Комиссар, видно: за всех хлопочет…
— Как же ты передашь?
— Их на Друть погонят, мост строить. И я с дручанцами туда пойду…
Через полчаса Санька шагал по главной улице мимо комендатуры. За пазухой он нес тяжелый семизарядный наган.
Утром, сунув в карман краюшку хлеба, Санька с лопатой на плече засеменил на площадь. Приходит, а там — ни души. Тихо на подворьях! Не голосят бабы. Не хлопают выстрелы. Видно, угнали дручанцев на реку. Опоздал Санька.