– …а потом и весь нос целиком отвалится к чёртовой матери! – триумфально воздев палец к потолку, закончила Катька. – И чтоб мне околеть вот прямо здесь на месте, ежели вру! Да что я – у знающих людей поспрошай! Вон тут тебе и дядя Берёза скажет, и Торбыч, и Кочерга, и Осяня… Так что, коли ума в тебе нет и жисти молодой не жалко – продолжай, брильянтовый! Хорошая, чистая баба тебе без надобности, вот и ходи без носа! Видать, тоже не нужен! Через задницу дышать станешь!
И под хохот всего барака вредоносная баба величественно выплыла за дверь. Ефим догнал её уже на крыльце.
– Катька, брехала ведь!
– О чём, яхонтовый? – невинно подняла брови цыганка.
– Да что у Жанетки… вот это вот… от французов…
– Ну, отколь мне знать?! – закатила Катька бедовые глаза. – Только ты то в уме держи, что в Москве-то она в весёлом доме служила. Там-то их доктор раз в неделю смотрел насчёт этой французки. А по этапу она два года шла, подола не придерживала, а доктор, конечно, никакой и не заглядывал… Так что всё быть может!
Ефим растерянно молчал. Наконец с запинкой спросил:
– А как бы это… Узнать-то доподлинно?
– Сам узнаешь, – обнадёжила Катька. – Ежели словил уже – не ошибёшься. В три дня всё поймёшь. А коль хочешь увериться – лучше к доктору в больничку сходи, покажи своё хозяйство! Михайла Николаевич тебе враз скажет, офранцузился ты уже аль православный покуда!
Вообразив предлагаемую Катькой ситуацию, Ефим покраснел и выругался так, что восхищённо крякнул солдат у дверей. Катька же залилась звонким хохотом и, уже спрыгивая с крыльца, крикнула:
– Дурак ты, Ефимка, какого свет не родил! Кто же, миллион имея, грошикам медным кланяется? Смотри, упустишь свой миллион-то, счастье на дороге не валяется!
– Дура!!! – рявкнул вслед Ефим, но цыганки уже и след простыл.
– Врала, поди? – вернувшись, спросил он у Берёзы.
Тот пожал плечами:
– Про французку-то? Отчего ж, есть такое… Ты бы, парень, и впрямь поосторожней. Она, французка, правда, не всегда прилипает. Бывает, что обходится. Но уж коль вцепится – спасенья нет.
Несколько дней Ефим ходил как в воду опущенный: мужики боялись даже заговорить с ним. К Жанетке он больше и близко не подходил. Да и та не совалась в мужской острог, не желая снова быть вынесенной оттуда на могучем плече старшего Силина. Через две недели Ефиму сказали, что Жанетка сошлась с молодым вором, пришедшим с последней партией, и он даже вздохнул с облегчением: «Бог миловал… А то кто ж знал, что таковая французка на свете имеется?»
К Устинье он так и не пошёл – и жена не приходила тоже. Узнавать о ней Ефим теперь мог лишь стороной – от каторжан, вернувшихся из лазарета в родимый острог. И, как назло, каждый из них с восторгом вещал: