– Это ты, что ль, «люди»? – Ефим, меняясь в лице, медленно начал подниматься с нар. – Или доктор твой?!
– Видать, вчерашнего-то мало тебе, – спокойно сказал Антип. Взял нож, которым стругал ложку из чурбачка, аккуратно смахнул стружки в ладонь и пошёл в сени.
– Да иди к ней, иди! Поперёк дороги не встану! – заорал ему в спину Ефим. В глазах было темно от бешенства, и уже было не остановиться, не опамятоваться. – Я ж знаю, ты только и ждёшь, когда я с дороги уйду! И никакой закон не удержит! И ей с тобой куда как хорошо станет! Хоть со всем заводом валяйся – Антипу Прокопьичу наплевать будет! У него, дурня, один свет в глазах – Устька! Да пропади ты пропадом вместе с ней! Хоть любитесь, хоть женитесь! Мешать не буду! Нешто мало других баб-то?!
Дверь за Антипом закрылась, и Ефим наконец опомнился. Со всех сторон на него испуганно глядели каторжане. Тяжело дыша, он выругался, лёг ничком и зарылся лицом в солому.
С того дня Антип замолчал намертво. Ефим не пытался больше исправить дело, хотя в душе мучился страшно: никогда в жизни они с братом не ссорились надолго. А уж о том, чтобы молчать, как каменные истуканы, неделю за неделей, и в страшном сне не увидать было! Понимая, что кругом виноват он один, Ефим не мог заставить себя заговорить с Антипом снова. Что говорить-то? Слушать, как он Устьку до небес возносит? Зубами скрипеть, зная, что старший брат ещё на селе по Устьке с ума сходил, что они даже сосватаны были и что не ровён час… Прежде-то Антипка, понятное дело, не совался. А сейчас сунется, как бог свят! Да ещё и доктор этот… Тьфу, будь они неладны все!
– Ты, парень, не мучайся, смирись, – сказал однажды Берёза, когда сырым и тёплым вечером они вдвоём сидели на острожном крыльце.
Ефим каждый вечер выходил сюда в надежде на то, что вместе с другими бабами придёт и Устинья. Надежда, впрочем, была крошечной. Он помнил, что жена и в девках не любила посиделок, скучала на них. Ещё в Болотееве для того, чтобы затащить сказочницу на вечёрку, нужно было всем обществом скидываться орехами и горохом для её сестричек. Теперь же Устю и вовсе было не выманить из больнички. Ефим напрасно просиживал на крыльце вечер за вечером. Рядом с ним обычно оказывался Берёза. Ефиму льстило, что грозный волжский атаман не гонит от себя деревенского парня и беседует с ним как с равным. А теперь, когда Антип третий месяц не открывал рта, говорить Ефиму и вовсе было больше не с кем.
– Зря с ума сходишь. – Берёза выплюнул зелёную веточку, которую не спеша жевал уже полчаса, потянулся. – Тут уж ничего не поделать. Скрути кишки да откажись.