Марина в пылком гневе вскочила на ноги и тотчас, догадавшись, что предстала перед сладострастным воином в не слишком целомудренном виде, соблазнительно облепленная тоненькой мокрой рубашкой, плюхнулась обратно в бочку.
– Как у вас хватает бесчестия вымолвить такое, пан?! – задыхаясь от стыда и ярости, выдохнула она.
– Честь и бесчестье ляхам своим оставьте, прекрасная панна, – проворковал стрелецкий голова. – А я вам службу свою предложить хотел, услугу великую оказать.
Сахарка Онучин наклонился к Марине совсем близко, так, что она почувствовала приторный запах каких-то персидских благовоний, исходивший от его изящно подстриженной бородки.
– Хочешь ли, чтобы я мальца, сына твоего, спас? – доверительно зашептал стрелецкий начальник, снова обращаясь к своей пленнице на «ты», как было в обиходе у московитов. – Хочешь, свезу его тайно на берег, найду бабу какую, казачку, либо татарку ногайскую, у которой дитя померло, ей малого и оставлю. Она примет, бабье-то, оно к чадам добросердечное!
– А когда хватятся пропажи мальчика, станут искать? – холодея от внезапной надежды, едва слышно спросила Марина.
– Не хватятся, касатушка моя! Я воеводе скажу: помер-де малец, ты, ясное дело, повоешь пожалостливей, а в воду мы куклу тряпичную кинем. Камней напихаем и кинем… А ты полюби меня за это, раскрасавица, приголубь, удели сладости лона твоего да персей дивных…
Стрелецкий голова вдруг протянул свои крепкие, унизанные перстнями руки и властно взял Марину за плечи, жадно стиснул их, не боясь омочить рукавов кафтана, скользнул ловкими перстами вперед, на грудь. И в тот же миг она вдруг отчетливо прочитала по наглым, бесовским искоркам в медовых глазах красавца Сахарки обман и глумливую насмешку. Ничего этого не будет, он не хочет спасти Яничека, а даже хотел бы – не смог! Насколько жалок его пустой обман с «тряпичной куклой» – только безумное от любви и тревоги материнское сердце смогло бы поверить в его возможность! Этому сладострастнику нужно только ее тело, только вожделенная плотская победа над несчастной пленницей… Извернувшись, Марина изо всех сил вцепилась зубами в холеную руку Онучина, отчаянно сжала челюсти, да так, что вновь почувствовала привкус крови во рту. Он взвыл и рванулся, вырвал свою руку и с грубой бранью схватился за наливающийся кровью глубокий полукруглый след на запястье.
– Вон отсюда, низкий лжец! – что было сил крикнула Марина, понимая, что, кроме голоса, у нее теперь нет иной защиты. – Убирайся, насильник, змея, ракалия!!!
Сильвестр Онучин отступил с внезапной легкостью. Как видно, он еще больше опасался, что его грязные похождения раскроются перед начальником и подчиненными, чем вожделел пленницу. Его карие глаза стали ледяными и ненавидящими.