ослабели, мерли как мухи. Многие бежали, а мочи имать не было.
Тут и весть о том, что на Москве преставился скоропостижно царь Борис Федорович Годунов, подоспела. От нее воеводам да начальным людям вовсе не до войны стало. Словно запах падали, носилось над московским станом под Кромами ожидание перемен. Выждать бы, поглядеть, как дело обернется. Сторону, которая сверху окажется, не прогадать бы!
Московскому дворянину Федору Рожнову не до того было. Навоевался он под Кромами вдосталь – и в пешем строю, когда под огнем на стены приступом лазали, и в конных разъездах. В дозоре был он со товарищи, по полям Самозванцевых разведчиков гонял, в тот роковой мая седьмой день, когда в русском стане все решилось – без них.
Новый воевода, Петр Федорович Басманов, воин знаменитый, из-за обид местнических и гордости уязвленной нарушил крестное целование Борисову сыну Феодору, юному царю на Москве, и с пущей частью войска на службу к самозванцу Димитрию переметнулся. Начальные люди, которые колебались, либо побежали, либо перевязать себя дали, как бы насильно – какой с них потом спрос? А ратные люди стали промежду себя биться. Кто за Самозванца стоял, «Дмитрий», словно боевой клич, восклицали; те же, кто присяге верен остался, «Федор» кричали. Только тех, что Самозванцеву сторону приняли, много больше было – попомнили люди Борису многие обиды его и неправды, а от нового царя все одно лучшего ждали!
Когда вернулся Федька Рожнов со товарищи с разъезда в стан, те, кто не изменил, уже кровавыми кучами валялись, порубленные да ободранные до подштанников – только мертвые рты нараспашку, вороны с галками над ними дрались. Войско же все в рядах стояло, попы меж рядов ходили, давали целовать крест «царю Дмитрию Ивановичу». Войско целовало и здравицы Самозванцу так орало, что стаи черных птиц с мертвецов снимались.
Тут-то подступил к Федьке сотенный голова его Лисовин, а подле поп с крестом.
– Целуй, Федя, крест истинному государю московскому Димитрию Ивановичу, по Божьей милости чудесно спасенному да возвращенному Руси, – молвил сотник, а у самого рожа хитрая, глумливая.
Федька только посмотрел на присягу сию изменную, на крови, да и плюнул.
– Видал я того, кому вы сейчас крест целуете, так же близко, как вас! – сказал он в сердцах. – Государь из него, как из меня или вот из Васьки Валуева. Не стану я ему присягать, хоть убейте. А вы, братья-товарищи, давайте, служите самозваному царю, коли вам кто ни поп, тот батька!
В сердцах сорвал Федька саблю с бедра, швырнул ее под ноги сотенному голове Лисовину и зашагал прочь, сам не зная куда. Когда, пыхтя, догонять его стали, подумал: убивать будут. Не оборотился Федька – пусть же в спину бьют, чести у них вовсе нету.