– Восемь пик.
Он продолжает играть. Конечно, у него нет карт, с которыми он может играть эту игру, должен быть чудо прикуп, чтобы я сыграл восемь треф. Но можно и сбросить, пусть упадет. Но вдруг у него реально длинная черва, и он сыграет? Это будет двойной удар! Ко мне пришла хорошая карта, он ломает мне игру и играет сам. Я знаю, что подобный прикуп маловероятен, но одновременно чувствую, что должен идти дальше. Азарт, негодование, уязвленное самолюбие? Нет, я спокоен. Интуиция или вера в фарт – не знаю, но, особенно не раздумывая, отвечаю:
– Восемь треф.
Куница не меняется в лице. Он словно знал, что я пойду дальше, ведь он определяет правила этой партии, а мне разрешено в ней принимать участие. Вспоминаю свои игры с отцом. Он научил меня играть, но никогда не рассказывал, где и когда научился играть сам. Вот по нему никогда было не понять, что у него за карта, что он собирается делать. Меня всегда занимало, как так повернулась его жизнь, что он стал таким азартным игроком и волокитой. И мама говорила, что раньше он был другой. Но он всегда каким-то образом чувствовал, что будет в прикупе, чувствовал игру и даже что-то такое шептал:
– Отверженному причитается…
Что причитается? Почему отверженному? Да и не все удавалось расслышать, а он отмахивался, мол, просто так шепчу, не обращай внимание. Но только попробуй у него выиграть – как вспыхивал, когда проигрывал! Но ведь это его чутье мне сейчас говорит «играй». Пока я предавался воспоминаниям, противник дозрел:
– Восемь бубен.
Мне уже всё равно, что он говорит. Нечто меняется прямо сейчас, и я знаю, что теперь играть буду я, да. Люблю математику, хорошая память, умею считать карты, делаю это даже лучше, чем отец, но сейчас дело не в этом, сейчас меня что-то ведет, подсказывает, говорит:
– Восемь червей.
Куница закурил. Он думает, я либо окончательно свихнулся, либо у меня есть что-то, чего он не увидел, не понял. Это его тревожит. Идти тупо на девятерную он, видимо, не планировал, карта не позволяла ему так рисковать. Он явно начал нервничать, какая-то неожиданная перемена, какая? И правда, карты у нас те же, мы оба не знаем, что в прикупе, но он потерял равновесие, а я его обрел, и это больше чем равновесие – это кураж, это уверенность в себе. Но он все-таки сказал, сказал:
– Девять пик.
Конечно, никакие девять мне и не снились. Даже самая виртуозная игра и блестящий расклад, и отличный прикуп ни при каких козырях не позволят мне взять девять взяток. Я понял, что не буду этого делать, но парировал:
– Девять треф.
Он готов был съесть собственную недокуренную папиросу. Бумага вся намокла, и что он её больше кусал, чем курил. «Отлично, – подумал я, – он сделал свой ход». Это начало походить на шахматы, когда свободные поля, куда может ходить король, заканчиваются.