Косы и улыбки, банты и смех, тепло и радость. Одноклассники жили далеко и не стали близкими, она тоже жила далеко, но была близка. Девочка, я понял, может приносить праздник, но не понял, почему. Утром родители провожали до остановки рейсового автобуса. Передо мной стояла задача не уснуть, вовремя выйти и пересесть на школьный автобус. Иногда я не справлялся со сном, и водитель или кондуктор заботливо выгружали меня. Лампочки автобуса сменялись уличной темнотой, с которой дружил заблудившийся ветер. Щеки и нос начинали гореть.
Первая взрослая зима. Шесть лет, время принимать решения. Школьный автобус или сломался, или уехал, и я выбирал. Лесная дорога, говорила: «Ты один, никому не нужен. Захочу – напугаю, захочу – отпущу». Мысли встревожено бегали, я сжимался и шел, оставляя замысловатые следы на снегу. Дистанция в несколько километров заканчивалась сном у двери в класс. Китайское пальто на меху имело капюшон, за который учительница втаскивала меня, приговаривая:
– Лучше спи здесь.
Чувствовал себя неловко, частые опоздания чередовались с пропусками по болезни. Ангина навещала горло, и мне делали неприятные уколы в гланды. Решил, как только приеду к бабушке, сам пойду их удалять.
Родился я на Подоле. В святом крещении назван Георгием. Отец мой Георгий, сын Георгия, из потомственных священников.
Отец напутствовал меня, что праотцы наши держались святого Евангелия и верили учению Христа Спасителя, что все дела земные нам зачтутся и суд будет, божий суд, и всем по делам будет, и что ты как раб божий молиться должен и просить у бога наставления на путь истинный, на дела добрые, да уничижать в себе все страсти людские. Слова эти, как музыка, они в меня входят, а чтоб понять-то, так нет, чтоб объяснить кому, так тоже нет, и слушать снова хочу, чтоб уяснить, и не знаю, как. Чувствую, внутри что-то просит, и как голодное оно, говорят, душа это, может и душа, ее не спрашивал, как отдельно-то от меня она, и как обратиться-то к ней – не знаю, но, что есть она, так это верно.
Помню, молился я у иконы Пресвятой Богородицы, просил помощи, в школу идти, а отцу пятнадцати рублей не сыскать. Унижаться, просить, а помещики, они процентов просят, с урожая долю отдай, тяжело это отцу, а мне помочь нечем, а учиться хочу. В окончание молитвы проговорил про себя: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери, преподобных и богоносных Отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь».
Читал с крестным знамением и поясным поклоном, идти собрался, а не могу – и не то, что ноги не идут, а как в груди что-то горит. Смотрю, свечей на подсвечнике много, от них жар, думаю и снова идти пробую – а на месте стою. Чувствую, будто на затылке рука чья-то и тянет к иконе. Подсвечник-то я обошел, но жар в груди остался, а рука та невидимая к иконе с образом Богоматери мою голову притянула, я губами коснулся и поцеловал, и тут все исчезло, как не было ничего, и жар пропал, но легкость пришла, такая, что шел, как подпрыгивал. Так догадался, что когда не понять, не дойти умом-то, тебе и показывают, что вот оно есть, и по вере тебе будет. А если что не понимал – к отцу за объяснением, и спросил однажды: