Попутной совхозной машиной она перевезла со станции свой багаж: два больших чемодана и три картонных коробки из-под макарон, купленных за десять копеек штука в ближайшем от общежития продовольственном магазине, две из них были с книгами и пособиями, а в третьей, переложенные ватой, бумагами и всяким тряпьем, – дулевский чайный сервиз, вилки, ножи, тарелки, шумовка, солонка, половник, кастрюли, все те необходимые хозяйственные принадлежности, которыми обросла за пять лет жизни на одном месте. Шофером машины оказался отец ее ученика из девятого класса, всю дорогу он выспрашивал ее о сыне, а Майя лишь смутно припоминала лицо этого мальчика – круглое, конопатое, с приплюснутым тяжеловатым носом и вроде бы ждущими какими-то глазами – и больше ничего не могла о нем сказать, кажется, это он, когда она рассказывает о Москве, выкрикивает всякий раз какую-нибудь нелепость.
– Вы к нему, я вас сердечно прошу, приглядитесь, – говорил шофер, отрывая от дороги глаза и косясь на Майю. – Что он за парень – вот мы с матерью никак угадать не способны. То ли его к технике пристраивать, то ли скотником пусть, что ли, – вон ноне лето опять со стадом ходил, второй уж раз…
Майя кивала согласно.
Преподавательница математики, тоже первый год после института, но здешняя, Людмила Долгошева, устроила у себя вечеринку, и Майя познакомилась на вечеринке со всей местной молодой интеллигенцией. Под звание это подпали врач – высокий худой мужчина лет двадцати семи с прыщеватым лицом и тощими желтыми усиками, все время, к месту и не к месту, усмехавшийся, жених Долгошевой – киномеханик, учитель физики и химии, тоже, как и Майя, учительствовавший первый год, ее сверстник, носивший для солидности мягкую, почти пушок, светлую, аккуратно подбриваемую на щеках бородку, с которым Майя была уже знакома по школе, еще две учительницы, приехавшие в прошлом году, агроном, завклубом – восемнадцатилетняя девчонка, закончившая культпросветучилище, и секретарь директора совхоза – толстая перезрелая женщина под тридцать, с угрюмо-саркастическим прищуром маленьких настороженных глазок. Агроном был с женой, говорливой, старше его на несколько лет шебутной бабенкой, всякий раз, когда муж начинал о чем-нибудь говорить, обрывавшей его: «А ты-то уж помолчи, что ты сказать можешь». Пили местную водку и «красненькое» – дешевый, обдиравший горло, словно теркой, портвейн, танцевали под снесенные специально к вечеринке, кто какие мог, пластинки, попробовали петь под гитару, но играть на ней никто толком не умел, стали играть в фанты, но водившая, девчонка-завклубом, подглядев неловко, заказала поцеловать агронома вместо его жены секретарше директора, та заоглядывалась по сторонам, заотнекивалась, краснея, жена агронома вдруг выкрикнула зло: «A чего, только без меня можете?» – и больше уже не играли.