В одно из воскресений с Клавдией Никитичной копали и сушили картошку.
– Ой, девка, ой, мы с тобой вдвоем-то – так хорошо… – не могла все нарадоваться хозяйка. – Молодец ты какая, ну, молодец!
– Да чего молодец-то, Клавдия Никитична? – смеялась Майя.
– Нравишься мне – по то и молодец, – говорила хозяйка, идя за ней следом с ведрами, выбирая из земли заскорузлыми грубыми пальцами вывороченные клубни. – Не звала тебя, не просила, давай, говоришь, Клавдия Никишна, с тобой. А то у меня этта… жили, тоже девки – так не… Хорошие девки – ниче не скажу, но не попросишь – дак не… не скумекают. А ты молодец. Вот кому-то достанешься…
– Не берут, Клавдия Никитична! – Майя вонзала лопату в землю и шла к отставшей хозяйке помогать выбирать картошку. – Брали бы – дак меня здесь с вами и не было бы, – смеясь, подделывалась она под говор хозяйки.
Клавдия Никитична понимала ее всерьез.
– Ниче, ниче, – увещевающе, словно Майя не смеялась, а плакалась ей, говорила она. – Всяку овощу свой срок, так говорят, так и есть. И твой пристанет – погоди. У нас женихи-то есть… ох, ты еще не знашь, справные ребята. На танцы сходи, в кино – заметят. Мал грибок, а шапку показал, дак и слепой узнал.
– Ну-у, Клавдия Никитична, – тянула Майя. – Зачем мне слепой-то?
– Дак говорится так, – улыбалась хозяйка. – Мало ль как говорится. Ты толк разумей.
– Разумею, – отвечала Майя.
Ей нравилась хозяйка – своей безбрежной, ненадсадной, нерассуждающей добротой, нравилась ее привычка ко всякому случаю сказать присказкой да поговоркой, и хорошо ей было: размяться вот так вот, после недели школьной маеты, не торопясь, в охотку вонзая лопату в податливую рассыпающуюся землю, выворачивая на белый свет целую россыпь налившейся, толстобокой картошки, так вот поговорить с Клавдией Никитичной, ощущая вокруг тихую, неторопливую размеренность окружающей жизни, и хорошо было знать, что дома, на прибитых над постелью полках, стоят в ожидании такие книги, о каких в городе – чтобы вот так, единым набором – не могла и помышлять, три книги в библиотеке художественные, не больше, и, устав, придешь к ним, и ничто и никто не сможет помешать тебе взять одну из них и лежать с нею, читать, никуда не спеша, ни о чем не заботясь.
За книгу в тот день она так и не взялась, но так упоительно сладко было сидеть вечером на крыльце перед раздувшимися, сытыми рогожными мешками, вытянув ноги, опершись за спиной на руки, и чувствовать в себе онемение всех мышц и вяжущий туман в глазах…
– Ну, спасибо тебе, девка, – сказала хозяйка, выходя из избы. – Думала, ты покопашь, покопашь – да убежишь. Пойдем, на стол уж собрала.