Майя расцепила руки, повернулась на спину и вытянула ноги. Глаза у нее были открыты, сна в себе она совсем не чувствовала. Ночь стояла лунная, луна пришла на сторону ее окна, и комната от ее света была исчерчена слабыми нежными тенями. В доме что-то поскрипывало и шуршало. Все это вдруг напомнило Майе ту первую ночь в день ее приезда сюда. Только тогда луна светила где-то за домом, и она ее не видела.
Потом неожиданно Майя подумала, что дулевский ее чайный сервиз так и лежит, не освобожденный от упаковки, в коробке из-под макарон, засунутой под кровать. И странным образом обрадовалась этому, словно в этом был какой-то неясный, неопределенный, но явный знак.
* * *
С апреля началась практика на строительстве высотных домов по Вернадского. Кластъ ничего не давали, держали на подсобке, и часа через полтора-два после начала смены все, кто как мог, сбегали и собирались в недальней рощице возле ручья, прозрачно журчавшего в грязных, непросохших берегах, усыпанных сопревшей прошлогодней листвой. Перед майскими вдруг запекло, в три дня все просохло, было жарко, как летом, и, собираясь у ручья, потные, разгоряченные, пили ломившую зубы воду, устраивали соревнование – кто выпьет больше, мерой служила ополоснутая пол-литровая банка из-под кабачков. Побеждал чаще Мишка Храпун, выпивая по четыре банки. Володька ни с того ни с сего решил обязательно победить его, выпил пять банок, но в груди у него после этого все будто обмерзло льдом, и было так целый день, а наутро, когда проснулся, понял, что заболел. Неделю он перемогался, ходил в теплой рубахе и куртке, спал, навалив на себя все шинели соседей, потом стало совсем плохо, он сходил в медпункт, там ему дали какие-то таблетки, но еще через два дня температура у него взлезла к сорока, и на Победу его увезли в больницу с воспалением легких.
В палате было шесть кроватей, лежали вокруг люди взрослые, со своими разговорами и интересами, до Володьки им особенно дела не было. Ну, пока лежал, температурил – помогали постель перезаправить, до туалета сходить, поесть помогали – табуретку подставляли к кровати, уговаривали. А потом все это делал он уже сам. И только сосед справа, экономист по специальности, социолог, как называл он себя, все разговаривал с Володькой и выспрашивал у него о его жизни. Социолог был не старый дядька, в очках и с усиками, а жена у него так вообще была молодая, как Генкина Лизка, но на голове у него, со лба до самой макушки, расползлась лысина.
– Ну так вот скажи, скажи мне, что тебя в город потянуло? – допытывался он все у Володьки.