Добрыня мочился в биде, оставив дверь туалета открытой нараспашку. Максим подозвал его, передал ключи.
– Я уеду, а ты завтра закрой тут все. Сигнализацию не включайте. Я потом заберу.
– Куда это ты? – удивился Добрынин – мокрый от пота, с губами, накрашенными женской помадой.
– Мне надо, – сказал Максим. – Вернее, все равно.
Он вышел на улицу, медленно трезвея от холодного влажного ветра. Поймал машину – «жигуленок» с разбитой фарой.
Водитель, молодой таджик, слушал замысловатую и заунывную восточную музыку, но, когда Максим сел на заднее сиденье, видимо из вежливости, переключился на радио.
«Жизнь без любви или жизнь за любовь: всё в наших руках», – сообщил им доверительно Костя Кинчев и отправился в очередной наркотический трип.
Таня открыла ему дверь и пошла на кухню, на ходу закалывая спутанные волосы. На ее щеке отпечатался розовый след, из-под халата торчал подол ночной рубашки.
– Ты пьяный, что ли? Или под кислотой? Ужас какой… Ну, раздевайся.
– Знаешь, почему я всех их ненавижу? – проговорил Максим, следуя за ней.
Таня пожала плечами.
– Нет. Откуда мне знать?
– Потому, что человек не должен быть животным! А это занятие превращает нас в тварей. Мы теряем человеческий облик, это отвратительно. Наверное, мне нужно стать монахом.
Она села на стул и взяла сигарету.
– Ну? Продолжай, я слушаю.
Максим тоже сел, не снимая куртки. Он чувствовал себя необычно – как будто внутри вскрывался гнойный нарыв.
– Знаешь, я никому никогда этого не рассказывал… Однажды я видел, как мою мать… как она занимается сексом с охранником. Мне было лет десять, но я уже понимал, что это значит. Он ее трахал на лестнице. Сзади, по-собачьи, прямо в одежде. Она была пьяная и хохотала – видимо, ей это казалось такой хулиганской выходкой, почти рядом с кабинетом деда. Но мужчина был трезвый. Потом, когда я встречал его, мне казалось, он все время смотрит на меня насмешливо – мол, а я трахал твою мать. Я думал тогда – вырасту и убью его. Впрочем, скоро его уволили… А отец никогда не напивался при мне, никогда не кричал, не распускал руки… Когда он ушел от матери, я плакал целыми днями, потому что хотел уйти с ним. Тетка научила меня молиться, и я просил Бога, чтобы моя мать умерла и отец взял меня к себе. А потом она разбилась, пьяная… Знаешь, как говорят – обещанного три года ждут?
Он отер лицо ладонью, тут же поймав себя на том, что повторяет жест отца.
– Сегодня я был на похоронах и весь день думал о смерти… Мне тут приснился сон – как будто я сижу на корточках в узкой тесной железной коробке. Это лифт, и он спускается куда-то под землю. И я знаю, что уже никогда не выберусь из него. Мне очень тяжело. Я не знаю, зачем я живу и для чего мне жить дальше… Хотя, может быть, смерть лучше и чище жизни, в которой нет ничего, кроме бессмысленного спаривания голых белых червей.