И вот теперь, спустя почти полтора десятилетия, он вновь явился из небытия, чтобы с вершин городских стен дотянуться рукой до горла младшего брата.
— Ты же не настолько соскучился по своим домочадцам, — продолжал говорить византиец, — чтобы пожелать воотчую увидеть рядом с собой их головы?
Стефан застонал. Больше всего на свете, до зуда во всем теле, ему хотелось сейчас вскочить и бежать, мчаться прочь, не разбирая дороги. Бежать во весь дух, всё равно куда, лишь бы оказаться вдали от этой жестокой войны, от этих не знающих пощады людей. Но он не сделал ни одного движения.
— Я вижу, ты согласен, — уже в открытую насмехался лазутчик. — И даже в мыслях не держишь вогнать при удобном случае мне меч в спину — ведь мои друзья в городе знают, к кому я пошел.
— А теперь слушай и запоминай! — его голос внезапно посуровел. — Твоя задача проста. Когда я умертвлю часовых, ты подбежишь к самой крупной пушке и глубоко забросишь ей в пасть вот это.
Он бросил на колени войнуку тяжелый сверток, на ощупь напоминающий большой морской голыш, обшитый куском кожи.
— Что это? — испуганно отдёрнул руки серб. — Там внутри порох?
— Нет, — усмехнулся византиец. — Всего лишь кусок железа. Но от него пушка заглохнет навсегда.
— Почему я?! — вновь взмолился Стефан. — Почему не кто-нибудь другой?
Но лазутчик его уже не слышал. Выпрямившись, он пристально смотрел в сторону Константинополя: на одной из башен яркой звездой разгорался костёр.
— Пора! — глухо произнёс он.
Затем повернулся к войнуку.
— Довольно расспросов! — как бритвой отрезал он. — Иди вперёд и помни — одно лишнее движение….
Стефан покорно поднялся, поправил меч и шапку на голове и вскоре две фигуры растворились в темноте.
Коменданту османского лагеря, Акбаш-паше, плохо спалось в ту ночь. Приобретенное за долгие годы военной жизни некое особое чутье тревожило старого солдата. Но, увы, пока ничто не подсказывало ему, с какой стороны может явиться беда. Не снимая одежд, он то и дело ложился на софу, но тут же, томимый тревогой, вскакивал и выбегал из шатра. Беспокойно оглядываясь вокруг, он вслушивался в каждый шорох, в каждый звук, доносящийся издалека. Огромное становище крепко спало, лишь изредка сонными голосами перекрикивались часовые и лаяли своры бродячих псов, привлеченные запахами остатков пищи.
— Всё спокойно, — убеждал себя бей.
Но тревога продолжала мучить его.
— Всё спокойно, — как сговорившись, твердили ему многочисленные посыльные, которых он вновь и вновь отправлял в разные концы турецкого лагеря.
И всё же покой к старику не приходил. В очередной раз выйдя из шатра, он вдруг замер, как вкопанный, глядя на костёр, полыхающий на одной из башен осаждённого города.