— Да, мой господин! — Ибрагим даже если бы захотел, не смог бы скрыть своей радости. — Я спешу выполнить твой приказ!
— Спеши, — паша милостиво качнул головой.
Сквозь приспущенные веки великий визирь молча смотрел на клубы черного дыма за стенами Константинополя. Убеленное сединой благообразное лицо старика выражало скорбь и усталость от жизни. Падение города не только лишило его Исхак-паши, ближайшего друга и единомышленника, могучего союзника в борьбе за власть в бесконечных дворцовых интригах — оно напрочь перечеркнуло будущее Халиль-паши как советника султана и в недалеком времени вполне способно привести его на плаху.
Лошадь была убита под императором. Высвободив ногу, прижатую седлом к земле, он распрямился, одновременно отбиваясь от обступивших его янычар. Поток чужеземных воинов захлестывал его. Константин медленно, шаг за шагом, отступал, с каждым ударом опрокидывая на землю по человеку.
На глазах императора, один за другим, гибли его верные соратники. После удара палицей из-за спины поник в седле могучий Кантакузин; в куски был изрублен потомок славного рода Комнинов Франциск Толедский, при первом же тревожном известии поспешивший через моря на помощь своему народу. Был поднят на копья Иоанн Далматинец, чья исступленная ненависть к мусульманам отлетела лишь вместе с его душой. Еще ранее, пытаясь задержать прорвавшегося в город врага, погиб Феофил Палеолог, человек, сочетавший в себе мудрость ученого мужа с беззаветной отвагой воина. Никогда больше не увидеть Константину его дружеской улыбки и темно-карих глаз, прячущих в себе сочувствие и понимание нелегкой участи правителя гибнущей страны. Смерть брата по крови и по духу больнее всего ударила по Константину, затмила рассудок слепящей жаждой мести. Он бросился в бой и был побежден. Он не в силах был одолеть врага, сколько бы смертей не таилось на лезвии его меча. Подобно древнему герою, ему на долю выпало сражаться с чудовищем, на месте отсеченной головы которого тут же вырастало десять новых.
Не выдержав множества сабельных ударов, шлем на голове императора треснул и соскочил. Константин рывком нагнулся, подобрал кем-то обороненный щит и отразив наскок очередного янычара, бегло оглянулся. Вокруг него уже не осталось христианских бойцов, все они или были посечены турками, или, не выдержав натиска, отступили вглубь города.
Константин обеими руками взялся за рукоять меча. Щит он вскоре отбросил: множество застрявших в нем дротиков и стрел почти удваивало вес, тянуло руку к земле. От бесчисленных ран император почти полностью истёк кровью и по охватившей его необычайной слабости и ознобу понял, что час кончины уже недалек. Превозмогая головокружение, он бросился вперед, с криком: «За веру Христову!» развалил надвое ближайшего янычара, снес голову другому, но в то же мгновение ощутил резкую боль под левой лопаткой, в уязвимом месте между сочлениями доспеха. Молниеносно развернувшись, он раскроил череп подкравшемуся сзади турку и даже успел замахнуться еще. Но тут свет померк в его глазах и на подкосившихся ногах, император мягко опустился на груду сраженных им вражеских воинов.