– Ладно, понял, – сказал я несколько охрипшим голосом.
Она благодарно пробормотала:
– Я знала, что ты поймешь.
– Да чего тут понимать? – спросил я. Спросил мягко, нежно.
– Вот именно, – сказала она, – нечего. Нечего. Это вполне нормально. – Она наклонилась и ласково поцеловала меня в губы.
Когда она встала, чтобы выключить свет, я, поддавшись внезапному порыву, сказал:
– Бедная моя девочка! Все это время хотела, чтобы у нее была подруга, а я и не знал, даже не догадывался. Наверно, я тупой, бесчувственный тип.
Она погасила свет и забралась в постель. У нас была двойная кровать, но мы спали в одной.
– Обними меня покрепче, – прошептала она. – Вэл, я люблю тебя, как никогда. Слышишь?
Я ничего не ответил, только крепко обнял ее.
– Клод накануне сказал мне – ты слушаешь? – что ты один из немногих.
– Один из избранных, не так ли? – сказал я шутливо.
– Для меня ты единственный в мире.
– Но не друг…
Она закрыла мне рот ладонью.
Каждый вечер звучала одна и та же песня: «Моя подруга Стася». Разумеется, приправленная для остроты россказнями о знаках внимания, которыми досаждала ей четверка несовместимых личностей. Один из этого квартета – она даже имени его не знала – владел сетью книжных магазинов; другой был борец, Джим Дрисколл; третий – миллионер, известный извращенец, которого звали совершенно невероятно – Тинклфелс; четвертый – сумасшедший и отчасти святой по имени Рикардо. Этот Рикардо живо интересовал меня, если допустить, что ее рассказы о нем соответствовали действительности. Спокойный, сдержанный человек, говоривший с сильным испанским акцентом, Рикардо имел жену и троих детей, которых горячо любил. Он крайне бедствовал, однако делал дорогие подарки, был добр и кроток, ласков «как ягненок», писал метафизические трактаты, которые никто не брался печатать, читал лекции десяти-двенадцатилетним детям, et patati et patata[126]. Что мне нравилось больше всего, так это то, что, провожая Мону до станции подземки и прощаясь с нею, он всякий раз стискивал ей руки и мрачно бормотал: «Если не можешь быть моей, то не будешь ничьей. Я убью тебя».
Она снова и снова возвращалась к Рикардо, говоря, как много он думает об Анастасии, как «прекрасно» относится к ней и тому подобное. И всякий раз, заговаривая о нем, она повторяла эту его угрозу, смеясь, словно это была остроумная шутка. Ее легкомыслие начало раздражать меня.
– А что, если он возьмет да и сдержит слово? – сказал я однажды вечером.
Она засмеялась еще веселей.
– Считаешь, такого не может случиться?
– Ты его не знаешь, – ответила она. – Такого кроткого существа свет не видывал.