Товарищи мои спокойны. Никакой бомбы, пока не отдам приказ. Справа от меня Достоевский; слева – император Анафема. Каждый член группы отличился каким-нибудь необычным образом. Я – единственный член «без портфеля». Uitlender[131], я выступаю от «окраины», то есть котла, грозящего взорваться.
– Товарищи, есть мнение, что проблема, стоящая перед нами… – Я всегда начинаю так шаблонно. Прежде чем продолжать выступление, обвожу взглядом собравшихся, спокойно, невозмутимо. – Товарищи, сосредоточим на минуту все наше внимание на том всецело экуменическом вопросе…
– Каком? – рявкает император Анафема.
– Который, ни мало ни много, звучит так: если бы не существовало Бога, были бы мы с вами сейчас здесь?
Я спокойно слушаю свой голос, который, перекрывая крики: «Вздор!», «Бред!» – произносит священные тексты, хранимые в моем сердце. Я невозмутим, потому что мне не нужно ничего доказывать. Нужно лишь озвучить то, что я заучил наизусть в свободные минуты. Сам факт, что мы собрались вместе и имеем возможность обсуждать существование Бога, уже является для меня неопровержимым доказательством того, что мы купаемся в сиянии Его присутствия. Я не говорю, что Он «как бы» присутствует, я говорю «потому что» Он присутствует. Я вновь в этом вечном святилище, где всегда возникает слово «пища». Потому я и вернулся.
«А вы хотите есть!»
Теперь, отбросив невозмутимость, я страстно обращаюсь к товарищам.
– Почему бы и нет? – начинаю я. – Разве оскорбляем мы Создателя тем, что едим пищу, которую Он посылает нам? Или вы полагаете, что Он исчезнет оттого, что мы наполняем свои желудки? Ешьте, прошу вас. Наслаждайтесь едой! Господь являет себя во всякое время. Вы делаете вид, что хотите решить вопрос о Его существовании. Это бессмысленно, друзья, вопрос решен давным-давно, еще когда и мира не было. Уже один только разум говорит нам, что если существует проблема, то должно быть нечто реальное, что породило ее. Не нам решать, существует или нет Бог, но Богу определять, существуем или нет мы. («Пес! Можешь хоть что-нибудь сказать?» – кричу я в ухо императору Анафеме.) Я спрашиваю вас, есть нам или нет до разрешения проблемы – разве это метафизический вопрос? Разве голодный рассуждает, есть ему или нет? Все мы голодны: страждем и жаждем обрести Того, Кто дал нам жизнь, иначе не собрались бы здесь. Воображать, что можно раз и навсегда решить грандиозную проблему простым «Да» или «Нет», – сущее безумие. Мы не должны… (Я замолкаю и оборачиваюсь к тому, кто справа от меня: «А вы, Федор Михайлович, имеете что-нибудь сказать?») Мы собрались не для того, чтобы ставить абсурдную проблему. Товарищи, мы собрались здесь, потому что за пределами этой комнаты, в мире, как его называют, больше негде упомянуть Святое Имя. Мы – избранники, и мы объединились по принципу экуменизма.