– Доводилось. – Филипп повздыхал. – Что поделаешь? Меняются люди. В военное время орлы, а в мирное – вырождение и разложенчество. Сколько таких было? Вот и Рогачов не сдюжил. Потому я от него и ушел. Не было сил смотреть, как он разлагается.
– А где ты теперь?
Бляхин молчал. Думал: полдевятого уже. В полночь придут. Ну – или пан, или пропал.
– Так где? – переспросил Клобуков, расчищая полстола для тарелок с сыром и порезанным лимоном.
– В органах.
Рука, тянувшаяся за бутылкой, разлить коньяк, замерла.
– Сядь, Антоша. Выпивать-закусывать мы не будем. И встретились мы не по случайности. – Решившись, Филипп больше не колебался. – Я тебя нарочно поджидал, в безлюдном месте. Предупредить хочу, по старой дружбе. Рискую головой. Да поставь ты бутылку. Сядь. Слушай.
Тот сел, будто разом окаменевший, но бутылку из руки не выпустил. Глазами захлопал. Погоди, сейчас еще не так захлопаешь.
– Твоя жена, гражданка Мирра Носик, не в командировке. Она арестована, – жахнул Филипп.
Подскочил.
– А?! Мирра?! Почему?!
– Сядь.
И сразу второй удар:
– Из-за тебя.
– Как из-за меня? В каком смысле?! Где она? Господи… – Клобуков не садился, а вроде как топтался на месте: шажок влево, шажок вправо. – Я поеду! Я с тобой поеду! Нет, я знаю что… Я позвоню одному человеку.
Бляхин ухватил его, рванувшегося, за рукав.
– Никому не звони. Не поможет твой Крыленко. Сядь ты, мать твою! Не мельтеши!
Усадил растерянного Антоху насильно, за плечи. Отобрал бутылку.
– Хочешь спасти жену, делай, как я говорю. Только надо быстро, пока машина не закрутилась. Закрутится – не вытащишь. Уж я-то знаю.
Наконец кончил дергаться. Стал слушать.
– С тобой капитан госбезопасности Шванц встречался. В августе еще.
– Кто?
– Про Баха расспрашивал, твоего знакомого.
– А, такой круглый, в очках, вкрадчивый. – Клобуков кивнул. – Но он как-то по-другому представился. Петровым, кажется.
– Неважно. Ты ему сказал, что не знаешь, где Бах.
– Я и не знаю. То есть Иннокентия Ивановича я знаю, много лет, но где он сейчас, не имею понятия.
Брехун из Антохи был паршивый – и сморгнул, и глаза на миг отвел, интеллигенция. В Филиппе мелкими боржомными пузырьками забулькала надежда. Нажать надо было, надавить.
– Врешь, знаешь. Ты Баху через свою работу плацкарту на поезд пробивал. Из-за этого вранья и жену сгубил. Как только у нас стало известно про твое двурушничество, поступил приказ: арестовать ее.
– Но Мирра-то при чем? Арестовали бы меня!
– Ты поучи нас, кого арестовывать, – жестко сказал Бляхин. – Шванц торопится, на него сверху жмут. Ты заупрямишься, это ему ясно. Поэтому он решил сначала взять в обработку твою жену. Может, она знает. Как у нас обрабатывают, я тебе рассказывать не буду, не имею права. Одно скажу – согласно законам нашего сурового времени. – И, дрогнув голосом, по-человечески: – Знал бы ты, Антоша, что я каждый день на работе вижу… В газете про такое не напишут. Хуже, чем в двадцатом было… В страшное время живем, братуха. И служба у меня страшная…