Их звали Оксана и Айгуль, и они оказались тоже какими-то чемпионками из четвертого отряда – Светлана Дмитриевна сказала это под рев и хлопки, умолкавшие с большой неохотой: каждый номер был как будто плотинкой, которая втыкалась в ручей аплодисментов, и они копились, набухали, окружали, подтапливали номер – почти все смотрели на сцену с глупой улыбкой и приведя ладони в полную боевую готовность. Едва номер завершался, плотина рушилась и накрывалась слоем восторженного шума.
Генка пародировал Пал Саныча, Валерика и Светлану Дмитриевну – и это был вообще ржач дикий даже для тех, кто не успел еще с ними толком познакомиться. Зрители гоготали, вертели головами и толкали друг друга, показывая на спародированного товарища. Но его легко было узнать без указки, особенно Валерика, который недобро кивал в такт Генкиной речи про «Смотрим на пальцы, считаем, сколько их: рряз. Двва-а». Пал Саныч пытался смотреть спокойно, но пару раз нечаянно задрал брови и наклонил голову как раз тогда, когда Генка это изобразил, – и площадь легла. Получилось просто кривое зеркало, словно костлявый рыжий Пал Саныч раздвоился и его двойник шутки ради стал вдвое короче, в полтора раза толще и надел черный парик, но остался Пал Санычем, который все делал, двигался и говорил точно как рыжий образец.
Светлана Дмитриевна хохотала так, что выпала из-за кулисы, то есть стойки с простыней, за которой пряталась. Генка повернулся к ней и холодно отчитал с совершенно Светландмитриевниной интонацией, так что она замахала на него руками, задыхаясь и вытирая слезы, потом не выдержала и умчалась в здание, чуть не воткнувшись в косяк, и вернулась уже под конец концерта, со смытой косметикой, и губы у нее время от времени слегка взрывались.
Я думал, после этого сил радоваться ни у кого не осталось, но нет – бурно встретили и русско-татарско-украинский танец пятого отряда, и сценку «Сшейте мне костюм», которую классно сыграли Серый с Вованом. Вован, правда, слишком орал, но Серый был четкий, я валялся.
А потом я встал и восторженно заорал, и все заорали, потому что на сцену вышел Витальтолич. Он оделся по-руссконародному: чьи-то широкие штаны, заправленные в скатанные болотные сапоги, белая рубаха, перепоясанная алым кушаком, и плоская фуражка с воткнутой над козырьком бумажной гвоздичкой. Не обращая внимания на крики и аплодисменты, очень важный и серьезный Витальтолич сел на стул, взял прислоненную к столу гитару, бросил длинный красивый проигрыш – мы опять взревели – и вдарил русскую плясовую.
Из-за правой стойки выплыла Марина Михайловна в сарафане телевизионно-эстрадного вида, будто снятом с солистки ансамбля «Березка», – как только поместилась, не в сарафан, конечно, а за стойку, – и, пританцовывая, обошла Витальтолича. Подол крутился вокруг ног и взлетал, открывая геометрически правильные какие-то коленки и длинные загорелые бедра. Я эти колени и бедра видел, наверное, тысячу раз за смену: и на пляже, да и по лагерю Марина Михайловна постоянно в шортах рассекала. Видел – и не замечал особо. А теперь так особенно заметил, что смутился и даже малость разозлился на Марину Михайловну – чего она перед посторонними людьми сверкает-то всем на свете. Ладно хоть трусов не видно. Опа, видно.