Он шел по заиндевелой тропинке, а потом просто оглянулся, увидел вязкий оранжевый свет, густым киселем выливающийся сквозь дверной проем, и удивился, что купол медмодуля все еще так близко…
Биллинг принялся, насколько позволяла паутина, вертеть головой, не нашел ничего оранжевого или похожего хотя бы отдаленно на медмодуль, зато ощутил совершенно явственно освобождение. Где-то с беззвучным хлопком распахнулись окна, холодный ветер из реального мира сдул случайные мысли, и, кроме того, заныло под ложечкой. «Все. Когда знаешь все – думать не о чем», – пробормотал Биллинг. Сила свободно изливалась наружу, далеко за срез привычных представлений, открывая доступ к прямой истине, такой же, как тогда на «Небесах» – мгновенный и неуправляемый.
Безраздельная территория ответов, где нет места вопросам, где можно лишь расслабиться и следовать за беспечным солнечным зайчиком, выхватывающим из окружающего сумрака куски реальности.
Теперь инспектор знал, почему с ним стали приключаться ненормальные сны и откровенные глюки наяву. Тому было две причины. Одна случилась на «Небесах», когда он, вцепившись в рахатову косичку, застрял неловко в том холодном, вредном для душевного здоровья тумане. Другая причина – Философ со своим пауком, без передышки выплескивающим в воздух… слепры. Ну, конечно! Те самые – сверхмощные, первичные, молочно-белые слепры, о которых говорил Прыгун. Дышать этим воздухом Биллингу в нынешнем состоянии – с прохудившейся броней здравого смысла, с поломанными фильтрами привычных представлений, было все равно что пить наркотик прямо из того потрескавшегося хрустального сосуда. Теперь он знал, откуда взялся «бармен-смотритель». Конечно, никакая это не потусторонняя сущность, а всего лишь внутренний фантом, защита, выставленная сознанием, чтобы вновь не угодить в ту безнадежную ватную пропасть. По тем же двум причинам защита оказалась чересчур продвинутой в плане интуиции и всяческих прозрений и немного заносчивой по характеру, но в целом с задачей справлялась… А что касается причитаний на тему «Был шанс предоставлен, а ты все проворонил, свернул не туда» – так пустое это! Ну, дошел бы он до того Прохода, ну стал бы рахатом и что?! Конечно, заманчиво научиться за внешней оболочкой событий видеть реальную многослойность мира, различать живое течение слепров, понимать узоры будущих возможностей, но все это ничто перед грубой Силой Философа.
А еще он ясно увидел ущербность того, что Философ гордо именовал Инструментом. Паук не только выполнял роль линзы, собирающей Свет, в основном это была тончайшая, многоуровневая система предохранителей, теперь почти разрушенная неосторожными мыслями Философа. Отдельные защитные элементы все еще работали, но в целом все шло вразнос. Философ и паук составляли теперь единый механизм, и то, что происходило с фигурой Философа, было лишь слабым побочным эффектом тяжелых и уже необратимых внутренних повреждений всего механизма…