Тарантул (Дилан) - страница 30

вдоль по черным ветрам и белым пятницам, они смывают воду и визжат о джунглях и у ленни[125] иммунитет к математике, он, сальный знахарь – бог скитальцев… он высаживает цветы в их седельные сумки и говорит об Иисусе храбро и заканчивая университет – трагедия, разбитая гордость, мелко и не глубже комедии – кусает свою тропу, свой шум, свою тень… отступись от разума сердце света и одобри светопреставленье, кривулю и фарс счастливого конца… те что будут заправлять память топливом и отрубать силу права, вид тех кто обороняет и забороняет цветущих девушек тьмы, беременных, бессменных и бледный изгой… прекрасная глория кривоногая певица, ублюдок художника вывесок – джоанн, изнасилованная городским историком и серебряная долли, обезневиненная в 12, ее же отцом, шахтером – мэйбелл с отчекрыженною рукой от дяди – гуттаперчевая барбара, что мелет пудру в лицо аптекарю и морин, ревнивая пассия… никто из них не сгребает листву – стуча на подруг которые телефонистки или платя за подобных э. э. каммингзу[126]… никто из них не ведется на болтовню дюжего певца вахлацких госпелов и ленни как ангела паломников о «замуррзанной блудной душе» – преступление но что он царствует в одеяньях шоссейного христа, сапогах и спеси… одинокий акула волк в мире где пирожники кастрируют псов и города для Дюпона[127], кошачьи журналы и прячась в машинных залах, они жуют резинку, их семена, их портреты… ленни бросает сурка, ветерана неместной войны на милость плимута 6 своего, его страница убийства – кресло-качалка от Бр. Армз и его похитителя и радиосирены/ коммунисты сочтут его лодырем и ветеран называет его бродягой и йо xo xo и бутылка рома[128] но он мил со священниками и не путается со снохой мэра – он носит шелк и кланяется придуркам, гантелям и чужакам – он тибрит галстуки-бабочки и курсом на север и машет солдатам с ампутированными кистями которые подобрали куски разломанной пепельницы и держась подальше от приглушенных и разрывных кочетов, он гладит орнаменты и двойные трубки/ в его закаленности слышно рапсодию и он уж точно тепел и никчемно свиреп