— Вы имеете в виду неудачу?
— Именно удачу.
Генерал пожал плечами.
— Знаете, Шуберт, вы меня удивляете. Может быть, не хотите идти на операцию?
Шуберт-Макфин, казалось, колебался. Некоторое время он молчал, покусывая ус.
— Я проведу эту операцию.
Хойхлер улыбнулся.
— Вы отличный работник, Шуберт. За это я приготовил вам кое-что приятное. — Он интригующие умолк, по-видимому, ожидая вопроса пассажира. Но тот угрюмо молчал. Тогда Хойхлер сказал: — Это будет вашей последней операцией… Понимаете?
Шуберт-Макфин ответил иронически:
— Если бы я не знал, что нужен вам, то подумал бы…
— Ну, ну, что бы вы еще подумали?
— Ах, господин Хойхлер! — Шуберт-Макфин вздохнул, как усталый человек. — Словно сами не знаете, что значат такие слова: последняя операция. — И вдруг рассмеялся. — Но могу вас уверить: я не из тех, с кем вы так просто покончите. Нет!
— Что вы огрызаетесь! — вспылил Хойхлер.
— Я просто предупреждаю, что принял меры против такого рода неожиданностей.
При других обстоятельствах Хойхлер просто выкинул бы этого субъекта из машины. Но он только рассмеялся, будто услышал нечто очень смешное.
— Откуда у вас такие мысли, Шуберт?
Тот спокойно ответил:
— Отчасти и ваша школа, господин Хойхлер. — Шуберт усмехнулся. — Подчеркиваю: отчасти. Основы закладывал полковник Николаи. — И, задумчиво прищурившись, словно вспоминая что-то далекое, негромко проговорил: — Какой был человек!
Полвека назад прусский генерал, публично уличенный своими коллегами в провокации, наверно, был бы с позором (пусть показным), с презрением (пусть лицемерным) исторгнут из рядов генералитета. Прусская военщина не терпела скандалов, ежели они становились достоянием гласности. А нынче, будучи всем известным провокатором, виновником смерти своих сослуживцев и начальников от руки гитлеровского палача, Ганс Хойхлер не только остается генералом, не только не опускает глаз при встрече с коллегами, но поглядывает на них сверху вниз.
Чтобы это понять, стоит оглянуться на 1944 год.
Берлин, разогретые ласковым августовским солнцем и не успевшие к ночи остыть стены длинного дома на Принцальбрехтштрассе. Красиво обставленная комната, с мягкими, глубокими, как в хорошем клубе, креслами, с огромным пушистым ковром; белоснежные шторы пенистым водопадом сбегают в арках высоких окон. В дальнем конце комнаты — погруженный в приятный полумрак большой письменный стол.
Один из сидящих у стола — Кальтенбруннер. Группенфюрер, генерал СС, заместитель рейхсфюрера СС и начальника гестапо, начальник полиции, бесконтрольный хозяин жизни всех, кто попадал в дом на Принцальбрехтштрассе, и миллионов немцев, русских, поляков, французов, голландцев, англичан, итальянцев, хозяин над их обувью, одеждой, волосами, золотыми зубами, костями и остатком жира в телах всех, кого судьба занесла за колючую изгородь концлагерей.