«Октавиус» повалило на левый борт, так что вода плеснулась через планширь, потом он снова выпрямился, встал на дыбы – и со всего размаха врезался утлегарем в чудовищный белый гребень огромной волны. Все судно отбросило назад, его вновь положило, теперь уже по самый борт. Целый поток хлынул через нос, прокатившись по баку и шкафуту, сметая с палубы все, что попалось на его пути. Кольцо выскользнуло у меня из рук, я, кувыркаясь и барахтаясь в воде, покатился по палубе, тщетно пытаясь зацепиться хоть за что-то. И меня непременно смыло бы за борт, если бы кто-то не успел схватить меня за шиворот, как котенка за шкирку. Через секунду я клещом вцепился в леер. Шхуна металась во все стороны, словно разъяренная змея, весь корпус трещал и стонал как живой. Нас мотнуло еще пару раз, и все стихло – шквал миновал на судно и, подобно злому демону, понесся сеять смерть и разрушения дальше. Вокруг снова установилась тихая лунная ночь – будто ничего и не было. Только слышно было, как вода с шипеньем и плеском лилась через шпигаты за борт… Через несколько секунд я вздохнул с облегчением: «Пронесло!». На корабле загудел нестройный гул голосов, послышалась приглушенная брань, кое-где прозвучал смех. Ситтон устроил короткую перекличку и, убедившись, что все на месте, сказал:
– Все в порядке, хозяин!
И вполголоса добавил:
– В следующий раз будьте осторожны, вас чуть не смыло за борт…
– Спасибо, – промямлил я и, чтобы скрыть неловкую ситуацию, выкрикнул: – Всей команде без исключения выдать дополнительную порцию рома!
Мои слова были встречены всеобщим одобрением, после чего я, отказавшись от услуг бдительного Ингера и провожаемый насмешливым взглядом Син Бен У (по всей видимости, уже бывавшего в подобных переделках), спустился в каюту. Элизабет, сидя на кровати и прижимая к груди платье, расширенными глазами смотрела на меня.
– Что это было? – спросила она со страхом. – Так начало бросать, и все посыпалось вокруг…
– Шквал, – ответил я. – Внезапно налетел шквал. Но все миновало, и мы в полном порядке. Вот что такое океан, дорогая, – нрав его крайне коварен.
Элизабет облегченно вздохнула, и я, присев на кровать, обнял ее…
После этого ночного происшествия никаких особых казусов больше не приключалось, хотя признаюсь, что даже ливерпульская буря показалась мне пустяком по сравнению с этими страшными мгновениями. Все мои былые познания, полученные за время так и не завершенного обучения, развеялись как дым: я наглядно убедился, насколько белую ворону представлял я из себя по сравнению даже с судовым врачом. Ситтона я теперь слушался беспрекословно – корабль был полностью вверен ему, и я подписывал не глядя все предъявляемые мне сметы расходов по плаванию. Он никак не злоупотреблял этим. Средних лет, невысокого роста, с мягкими чертами лица, этот человек редко повышал голос при разговоре и на первый взгляд совершенно не соответствовал своей профессии, походя больше всего на священника или пастора. Про него говорили, что он и в самом деле вырос в семье священнослужителя, и это несомненно отложило отпечаток на его манеры и поведение – он был несколько замкнут и не лишен причуд. Однако грамотности и решительности в морском деле ему было не занимать – эпизод со шквалом только лишний раз доказал это.