– Можешь не продолжать, – сказал мистер Гибсон, ощутив острый укол беспокойства, почти угрызения совести. – Приляг вот здесь, спиной к свету. Я вернусь и осмотрю тебя перед отъездом.
И он отправился на поиски сквайра. Ему пришлось совершить долгую прогулку, прежде чем он отыскал мистера Хэмли на поле с яровой пшеницей, которую пропалывали женщины, а внучок держал его за палец в перерывах между короткими вылазками в самые грязные места, до которых его могли донести короткие сильные ножки.
– Ну, Гибсон, как поживает ваша пациентка? Ей лучше? Жаль, что мы не можем вынести ее на свежий воздух, потому что денек выдался такой славный. Это наверняка пошло бы ей на пользу. Я ведь часто просил своего бедного мальчика почаще бывать на природе. Быть может, я надоедал ему, но свежий воздух – лучшее лекарство из тех, что я знаю. Хотя, пожалуй, английский климат не окажет на нее такого благотворного действия, как если бы она родилась здесь. И, лишь вернувшись в родные места, где бы они ни находились, она излечится окончательно.
– Не знаю. Я начинаю склоняться к мысли о том, что и здесь нам вполне удастся поставить ее на ноги. К тому же я не думаю, что где-либо еще ей будет лучше. Но я искал вас не для того, чтобы поговорить о ней. Могу я взять ваш экипаж для моей Молли? – Последние слова дались мистеру Гибсону с явным трудом, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести их.
– Разумеется, – ответил сквайр и опустил малыша на землю. Последние несколько минут он держал его на руках, но теперь пожелал взглянуть мистеру Гибсону в лицо. – Послушайте, – сказал он, беря доктора под руку, – в чем дело, дружище? Да не кривитесь вы так, а отвечайте толком!
– Ничего особенного, – поспешно заверил его мистер Гибсон. – Я просто хочу, чтобы она оказалась дома, под моим присмотром.
С этими словами он отвернулся, чтобы уйти, но сквайр покинул свое поле и работниц и увязался за ним следом. Он хотел заговорить, но сердце его переполняли эмоции, и потому он не знал, с чего начать.
– Послушайте, Гибсон, – выдавил он наконец, – ваша Молли стала для меня почти что родной дочерью, а не чужим человеком, и я полагаю, что мы взвалили на нее слишком много. Вы ведь не думаете, что у нее что-нибудь серьезное, а?
– Откуда мне знать? – чуть ли не с яростью отозвался мистер Гибсон.
Но сквайр простил ему несдержанность, поскольку и сам все понимал; он не обиделся и не проронил более ни слова до тех пор, пока они не подошли к дому. Здесь он отправился распорядиться, чтобы заложили экипаж, и уныло стоял рядом, пока запрягали лошадей. Он чувствовал себя так, словно не знал, что будет делать без Молли. Он решил, что до сего момента так и не научился ценить ее по-настоящему. Но свои мысли сквайр держал при себе, что было нешуточным поступком с его стороны, учитывая, что обыкновенно он позволял посторонним видеть и слышать свои мимолетные чувства так, словно в груди у него имелось настежь распахнутое окно. Он наблюдал, как мистер Гибсон помогал улыбающейся сквозь слезы Молли подняться в экипаж. После этого сквайр влез на ступеньку и поцеловал ей руку, а затем, попытавшись поблагодарить и благословить девушку, он вдруг не выдержал и разрыдался. И едва он сошел на землю и благополучно утвердился на ней, как мистер Гибсон крикнул кучеру, чтобы тот трогал. Вот так Молли и покинула Хэмли-холл. Время от времени ее отец подъезжал к окошку и отпускал какое-нибудь жизнерадостное и беззаботное замечание. Когда они оказались в двух милях от Холлингфорда, он пришпорил свою лошадь и проскакал мимо окон экипажа, на ходу послав его пассажирке воздушный поцелуй. Он спешил подготовить все к приезду Молли. Когда она прибыла, миссис Гибсон с готовностью приветствовала ее. Мистер Гибсон уже отдал несколько четких и настоятельных распоряжений, а миссис Гибсон поспешила заверить всех, и себя в том числе, как ей было одиноко дома без обеих своих дорогих девочек.