– Хотел бы я больше никогда не слышать о ней. Честное слово. Она стала несчастьем и проклятием для моего Роджера, вот кто она такая. Я полночи не мог заснуть, и все из-за нее. А мой мальчик заявил мне, что не намерен когда-либо жениться вообще, бедолага! Как бы мне хотелось, чтобы мои мальчики влюбились в тебя, Молли. Давеча я так и сказал Роджеру и добавил, что хоть ты и была ниже по положению всех тех, на ком я бы хотел женить их… Ладно, что уж теперь говорить об этом… Тем более что он заявил, что уже слишком поздно. Просто никогда больше не произноси при мне имя этой негодницы, только и всего. И сама не обижайся на меня, девочка. Я знаю, что она твоя подруга, но, если хочешь знать мнение старика, ты одна стоишь десятка таких, как она. Жаль, что молодые люди думают иначе, – проворчал он, подходя к буфету, чтобы отрезать ветчины, пока Молли разливала чай.
Сердце ее готово было выскочить из груди, и она втайне радовалась тому, что это занятие дает ей возможность промолчать. Лишь отчаянным усилием воли она заставила себя сдержаться и не расплакаться от унижения. Она чувствовала себя лишней и понимала, что оказалась в крайне неловком положении в доме, который до своего последнего визита сюда считала чуть ли не родным. Сначала реплика миссис Гуденоу, теперь это ворчание сквайра, подразумевающие – по крайней мере в ее живом воображении, – что отец Роджера предложил ее ему в жены, а она была отвергнута, и теперь Молли лишь смятенно радовалась тому, что сегодня утром наконец-то едет домой. Пока она пребывала в состоянии душевного волнения, в комнату вошел вернувшийся с прогулки Роджер. Он сразу же заметил, что Молли подавлена и расстроена чем-то, и горько пожалел о том, что не может по старой дружбе запросто поинтересоваться у нее, что случилось. На протяжении последних нескольких дней она столь надежно держала его от себя на расстоянии, что он более не чувствовал себя вправе обратиться к ней с братской фамильярностью, и особенно теперь, когда заметил, что она прилагает недюжинные усилия, дабы скрыть свои чувства, и пьет чай в судорожной спешке, а ломтик хлеба взяла только для того, чтобы раскрошить его над своей тарелкой. При таких обстоятельствах ему оставалось лишь поддерживать вежливый пустой разговор, но он старательно подыгрывал ей до тех пор, пока вниз не сошла Эйми, строгая и озабоченная. Ее малыш плохо спал ночью и, по всей видимости, заболел; сейчас он заснул беспокойным сном, иначе она бы ни за что не оставила его. В одно мгновение все за столом пришли в волнение. Сквайр отодвинул тарелку и заявил, что кусок ему не лезет в горло; Роджер пытался выудить из Эйми хоть что-нибудь конкретное, но та лишь дала волю слезам. Молли тут же предложила, чтобы экипаж, который должен был отвезти ее домой в одиннадцать, был бы подан немедленно. По ее словам, она уже уложила все свои вещи и была готова к отъезду, а на обратном пути в нем привезли бы ее отца. Если они выедут тотчас же, то смогут перехватить его после того, как он вернется с утреннего обхода своих пациентов в городе, прежде чем отправиться в более отдаленные места. Ее предложение было принято, и она отправилась наверх, чтобы переодеться. Полностью готовая к отъезду, она сошла в гостиную, ожидая застать там Эйми и сквайра. Но во время ее отсутствия Эйми, не находящей себе места от беспокойства, и встревоженному деду доложили, что ребенок проснулся в панике, и оба со всех ног бросились к своему любимцу. В гостиной Молли поджидал Роджер с букетом прелестных цветов в руках.