— Правда?
Тихая, почти застенчивая улыбка возникает на его губах.
— Собаки с поведенческими проблемами не должны учиться у человека с поведенческими проблемами.
Я жду, что он засмеется, но он этого не делает.
— О, — говорю я, пытаясь придумать, что бы такого правильного сказать. — Просто ты так просто с ними общаешься. Они были бездомными, а посмотри на них теперь.
— Я могу заставить собак доверять мне, — говорит он тихим голосом. — Потому что я им доверяю. Но я не могу заставить их доверять другим.
— Потому что ты не доверяешь людям?
Он медленно моргает, а потом тянется к ножке бокала.
— Думаю, я могу доверять тебе. Выпьем за это
— Выпьем, — говорю я, поднимая свой бокал и чокаясь с ним. Я не просто встречаюсь с ним взглядом, я ныряю в зеленый и серый. Они почему-то кажутся темнее, движущиеся тени. Бездонные. Поведенческие проблемы? Какие? Сколько еще я смогу узнать о нем, пока он не уехал?
Я делаю глоток вина, а он едва прикасается к своему. Лишь маленький глоток, затем ставит бокал на стол и отодвигает в сторону.
— Я никогда не видела, чтоб ты много пил, — говорю я ему, надеясь, что произношу это легко, чтобы он не обиделся.
Он долго и неторопливо смотрит на меня, прежде чем облизывает губы и отводит взгляд.
— Да, из-за тренировок? — говорю я, предлагая ему легкий выход.
Медленный кивок.
— Да.
Он все еще не смотрит мне в глаза. Его внимание сосредоточено на сырной тарелке, и хотя он вроде не хмурится, как делает обычно, его плечи кажутся напряженными.
— Что еще ты должен делать? — Спрашиваю я. Чувствую, мы немного вернулись назад, и я хочу вернуть это сексуальное подшучивание.
Он барабанит пальцами по краю стола, и я наклоняюсь вперед, пытаясь взять сыр с тарелки.
— Постоянная работа в тренажерном зале. Много работы на поле. Хорошая диета.
— Полагаю, она не включает вагон сыра, — говорю я, капая меда на свой кусочек.
— Не, всякая скучная ерунда. Куриные грудки, брокколи. Не так уж и весело, но в моем возрасте, если хочешь продолжать играть, ты должен делать подобное. Когда я был моложе, я мог есть, что захочу.
— А сколько тебе? — спрашиваю я.
— Тридцать два, — говорит он, и я немного удивлена. Полагаю из-за того, что он выглядит так мужественно – морщины на лбу, отросшая борода – я полагала, ему между тридцати пятью и сорока. Или может, в этом виноваты его глаза.
Я смотрю в них, несмотря на то, что они резко смотрят на инжир, пока он чистит его так, будто инжир что-то сделал ему. Глаза, которые сбивают меня с толку. Глаза старой души, кого-то кто видел и сделал уже слишком много. В них постоянно идет какая-то борьба, борьба, которую я хочу помочь ему выиграть.