— Так, о нас с тобой вспомнил.
— Правда? — обрадовалась она. — Тогда выпьем за нашу встречу.
Они подняли бокалы с шампанским, искрящимся за хрустальной стенкой.
— Пенятся счастьем, — лирически процитировала Лена.
— Которого так мало в нашей жизни, — добавил Павел.
— Это у тебя-то мало счастья? — хохотнула Лена. — Ну ты и жадина. Да твоего счастья хватило бы на тысячу человек.
— Может быть, может быть, — машинально ответил Павел.
Он вдруг взглянул на Лену, так как будто впервые видел её. Размазанная помада. На лице накладные румяна. Какая-то потрёпанная, жалкая, постоянно все оглядывает, ощупывает вещи вокруг в комнате. Павлу стало душно. Глаза наливались кровью, исподтишка восставала коварная ненависть к этой абсолютно ненужной бабе. Зачем он привёз ее сюда? Ему сейчас хотелось разобраться в том, что произошло между ним и Верой, а эта красноротая, без конца несла чепуху и много пила. Ему все труднее было сдерживать себя от желания ударить её, заткнуть этот говорливый рот. Бить, бить, пока она не замолкнет. Лена удивленно посмотрела на Павла, заметив происходящую в нём перемену. Его мутные глаза были залиты ненавистью.
— Что с тобой, милый? — пролепетала она и, вскочив со своего места подбежала к нему.
Она успела обхватить его шею руками, но ему показалось, что это раскрашенная змея вползает в его мозг, оттого голова становится все тяжелее. Он схватил её за горло и сильно сжал, так что она только ворочала глазами и билась у него в руках. В глазах её был неподдельный ужас и это подтолкнуло его на более решительные меры. Он отпустил хрипящее горло, она схватила себя руками и шипела, поглаживая вокруг шеи. Наконец, прошептала осиплым голосом:
— Да ты, маньяк, маньяк, а не Павлик, которого я знала.
И что-то говорила своим скрипучим противным голосом. Потом вскочила и допустила непростительную ошибку: подойдя вплотную к Павлу, женщина влепила ему пощечину.
— Да ты, мразь, — еще более разъярился он.
Никто никогда не смел прикоснуться к его лицу. Эта паршивка ответит за всё. Его разум отказал и с ним вступило в сражение эмоциональное безумие, так как рассудок давно раздвоился и он не понимал, где хорошо, где плохо. Тормозов не было. Безумец подошел к ней, схватил за руку, ударившую его и провернул так, что выступила голая вывернутая кость. Лена потеряла сознание от боли, а он все бил её, топтал, крушил вокруг бутылки, бокалы, тарелки. Все летело, звенело, падало. В довершение всего он ударил её бронзовой статуэткой и только тогда вышел в другую комнату. Его тяжелая голова, словно налитая свинцом, разрывалась от боли. Веки стали неподъёмными, как будто на них наложили тугую повязку. Руки мелко дрожали, его бил озноб, ноги плохо повиновались. Удары сердца, казалось ему, могли разбудить всю улицу.