— Оставайся, — сказал я. — Следи за порядком. А мне дай Лебедку.
— Лебедку? — со стоном спросил мой подчиненный. — Я ж должен капусту вывезти.
— Так я же вернусь!
— Ага! — сказал Попеленко с некоторым сомнением. — А может, вы попросите у Глумского жеребца? Лебедка — демобилизованная лошадь, раненая, а жеребец гладкий, штабист. Пусть побегает.
— Может, мне попросить жеребца у товарища Ворошилова? — спросил я. — На котором он принимает парад. Чего ему круглый год стоять без дела?
Довод произвел на «ястребка» впечатление.
— Ладно, — сказал он. — Под седло или запрячь?
— Запрячь. А до того как запрячь, мы с тобой пройдем по селу и произведем реквизицию.
— Самогон? — спросил Попеленко, оживившись.
— Реквизируем оружие. Глумский подскажет. Пора нам наращивать огневую силу. Чтоб бандиты не сунулись в село.
— Ага!..
— У пацанов много оружия припрятано.
— Ага, — сказал Попеленко, призадумавшись. — Вообще-то у моего старшего валяется где-то миномет. На пятьдесят миллиметров. Без прицела, но мины найдем.
— Это слишком. Нужны пулемет, автоматы, гранаты.
— Это мы сообразим, — сказал Попеленко. — По сараям пройдем, по погребам.
Было ясно, что любая реквизиция ему по вкусу. Реквизиция- тактически четкая и всегда победная операция.
— Больше юмора, Попеленко, — сказал я «ястребку».
— Найдем и это, — заверил он.
* * *
Когда я пришел, Серафимы дома не было. Луна поднялась высоко. Млечный Путь растаял в ее свете, как полоска снега. Навозная куча у сарая сверкала, словно вся состояла из жемчужных зерен. Кабанчик Яшка визжал, требуя ужина. Я наскоро набросал в корыто холодной картошки, подлил воды с молоком, размешал и отнес Яшке в сарай. Он ткнулся пятаком в мешанку и нагло завопил. У него были свои причуды, у Яшки, любимца Серафимы. Он ничего не ел без тюльки. Это бабка его приучила, она-то как раз тюльки видеть не могла, но это был единственный продукт, которым кооперация снабжала глухарчан. Я с трудом отыскал тюльки, завернутые в листья лопуха, они лежали в старой, рассохшейся кадушке. Мы честно разделили тюльки с Яшкой. По-моему, он был очень неглупым существом.
— Такие дела, Яшка, — сказал я. — Никакие наши дела. Тюльки мы с тобой, Яшка. Мелочь пузатая.
Серафима пришла после двенадцати, когда я лежал на дощатой своей кровати, согреваясь под полушубком и рядном. Будильник, оставленный фронтовыми хирургами, уже прозвенел.
Серафима задела медную ендовку, что лежала на крышке кадки с колодезной водой, и она грохнулась о твердый глиняный пол с колокольным звоном.
— Вы что, бабуся? Подгуляли? — спросил я.