— С адъютантом все теперь ходит, — сказал Клеменц. — Генералом ведет себя в своем кружке. Хорошо, что мы избавились от него.
— Синегубы приготовились? — спросил Кропоткин.
— Да, прибрались. Книги и брошюры унесли и запрятали рабочие. Опасные бумаги сожжены. Сергей и Лариса проживают легально. Так что нет ничего страшного.
Лермонтов постоял с полминуты у прилавка, что-то сказал «адъютанту», подошел к дивану и сел.
— Как поживаете, господа? — спросил он.
— Вашими молитвами, — ответил Клеменц.
— Собираетесь, говорят, в народ?
— Да ведь кто как.
— Все готовитесь просвещать мужиков?
— Все готовимся. А каковы ваши дела?
— Тоже идем в народ, но с другой целью.
— Не подпалили еще Россию? Может, она уже пылает? Вы еще весной прошлого года говорили, что крестьянство так накалено, что поднеси спичку — и вспыхнет восстание. Не пробовали подносить-то, не вспыхивает?
— Напрасно иронизируете, книжники. Восстание не за горами.
Подбежал розовый юнец.
— Ничего подходящего не подобрал, Феофан Никандрович. Вот «Бесы» как-то залежались. Взять?
— Этого еще не хватало! — возмутился Лермонтов. — Может быть, Стебницкого предложишь, Писемского? Впрочем, дай-ка сюда. — Он взял книгу и начал ее листать с середины. — Тут есть одно любопытное место, одна фраза Верховенского. Очень любопытная, к вам, Петр Алексеевич, относится. В какой же это главе? Ага, вот в этой. Сейчас найдем фразочку. Вот она. Послушайте, князь, прямо о вас. «Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят, вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен!» Каково сказано, а?
Кропоткин встал:
— Но демократ, когда лезет в аристократию, смешон. Идем, Дмитрий.
Клеменц вытянулся перед Феофаном:
— Честь имеем, ваше превосходительство!
Они вышли на проспект.
— Что он к тебе так? — сказал Клеменц. — У тебя ведь не было с ним столкновений.
— Было одно. Прошлой зимой. В Михайловском саду. Вот он и нашел случай уколоть.
— Но ты не остался перед ним в долгу, отпарировал. Куда мы идем?
— Ко мне. Прочти мою записку. Не терпится знать, как ее примет общество.
— Хорошо, посмотрим, что ты нам предначертал.
Клеменц мерз в легком пальтишке, горбился, кутался в обшарпанный плед, и Кропоткин, неловко чувствуя себя в енотовой шубе рядом с зябнущим другом, прибавлял шагу, чтоб поскорее довести его до моста и согреть горячим чаем.
Дмитрий не имел никаких вещей, кроме того, что носил на себе. Не имел он и сколько-нибудь постоянного угла, спал у кого-либо из друзей, где заставала его поздняя ночь. Только прошлой весной прожил некоторой время на одном месте — в Клочках у Кравчинского. Домашний уют не только не привлекал его, но, кажется, даже стеснял. Кропоткин всегда рад был приютить его в своей приличной квартирке, но упрямый бродяга редко у него заночевывал.