— Конспирация, — сказала Александра Корнилова. — Теперь не рабочие к нам ходят, а мы к ним.
— Но войска наши все же наступают?
— Наступают, несмотря на шлиссельбургский разгром.
— Ты где ночевать будешь, Анатолий? — спросил Кропоткин.
— У Низовкина.
— Опять к Низовкину? — сказал Куприянов. — Мы к нему уже не ходим. Библиотеку давно передали рабочим. Что тебя тянет к нему?
— Так ведь мы сожители. У меня там книги нужные остались в чемодане.
— Идем ко мне, — сказал Кропоткин. — Я часа через два вернусь. Завернем к Низовкину, захватишь чемодан.
— Братцы, дайте ночевать в старом логове. Потом приму кочевой образ жизни. Мне теперь задерживаться на одном месте нельзя. Третье отделение без присмотра меня не оставит.
— Хорошо, я утром прибегу к Низовкину за тобой, — сказал Кропоткин.
Утром он проснулся необычно поздно, потому что не спал почти всю ночь, возбужденный встречей с Анатолием. Вскочил с кушетки в десятом часу. Было уж не до гимнастики. Он поспешно умылся, оделся, выпил чашку чая (Лиза тут как тут) и побежал на Выборгскую.
На Невском он столкнулся с ротой дворцовых гренадеров, возглавляемой лейб-гвардейским офицером. Рота шествовала со стороны Зимнего. Шествовала торжественным маршем, со знаменем. Мостовая, покрытая слоем укатанного снега, гулко взвизгивала под четкими шагами гренадеров — «вжиг, вжиг, вжиг».
Кропоткин приостановился, проводил роту взглядом и увидел вдали на проспекте толпы людей. Что там такое?.. Ах да, сегодня ведь на Александринской площади торжество. Открытие памятника Екатерине. Как далеко ты ушел от жизни двора, бывший паж его величества! Забыл о предстоящем торжестве. Вчера у Кувшинской об этом говорили. В семь утра в Петропавловской крепости палили пушки, а ты и не слышал. Наверное, за час до этого только заснул. Надо все-таки пойти посмотреть на российскую Семирамиду. Она уже давно стоит на площади под покрывалом, ожидая встречи с потомками.
За Полицейским мостом по обеим сторонам проспекта толпились люди (на мостовую их не пускали городовые). Кропоткин шел по левому тротуару. От Большой Конюшенной приходилось уже просто продираться сквозь плотную толпу. До Александринской площади он добрался как раз в то мгновение, когда с высоченного монумента поползло вниз белое полотняное покрывало и из-под него высвободилась Екатерина. Она предстала перед потомками не с протянутой, как у Петра, державной дланью, а с опущенными руками, точно успела понять, что Россию ей не вздыбить.
Под императрицей, окружив пьедестал, сидели ее орлы. Кропоткин их, изваянных, еще не видел и сейчас разглядеть издали не мог, но он знал, кто там сидит, знал, что среди Екатерининых государственных воротил посажен и знаменитый поэт, ее певец, впрочем, и воротила тоже.