— Пилить дрова, Петр, гораздо легче, чем пропагандировать. Крестьян всколыхнуть нелегко. Но нам все же удалось некоторых расшевелить. Мы и под арестом ухитрились агитировать. Читали в каждой избе Евангелие и разъясняли. В нем ведь много подходящих для нас стихов, особенно в Нагорной проповеди. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Какой простор для толкования! «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царство небесное». Слово «небесное» мы упускали.
— Но это же подтасовка, — сказал Кропоткин. — Обман.
— Какой обман? Христианское учение — социалистическое. Они расходятся с нами лишь в путях. Их путь — смирение и любовь ко всем, а наш — революция и любовь только к братьям труда.
— Да, Сергей, ты попал, очевидно, под влияние Ламенне, когда переводил и перекраивал его «Слова верующего».
— Коль попал бы под влияние, так не перекраивал бы. Нет, дружище, я не за христианский социализм, но понимаешь ли ты, что проповедовать открыто революцию в деревне почти невозможно. Те же мужики могут свести тебя к становому приставу. Вот и пришлось хитрить, толковать на свой лад Евангелие.
— Нет, хитрить перед народом и обманывать его непростительно. Революция — это правда, и если мы будем отступать от правды, то исказится и сама революция, и тот социальный строй, который она породит.
Горничная принесла кофе.
— Ладно, святой Петр, давай-ка выпьем кофе да пойдем к Алексеевой.
— Как ты узнал о моем приезде?
— Батюшкова сказала.
— Что это за госпожа Алексеева?
— Член нашего московского отделения. Жена богатого тамбовского помещика. Организует тут вместе с Войнаральским сапожную мастерскую, сама учится сапожному ремеслу.
— Оригинальная, должно быть, женщина?
— А вот увидишь.
Олимпиада Григорьевна Алексеева снимала в гостинице роскошный салон. Просторные комнаты, бухарские ковры, мягкие штофные диваны и кресла, в гостиной — рояль Бехштейна. Салон был уже полон людей. Среди москвичей Кропоткин встретил здесь петербургских друзей — Клеменца и Рогачева.
Петербуржца сразу усадили за стол, окружили. Стол был уставлен бутылками, бокалами. Напоказ, конечно. Маскировка. Но хозяйка наполнила один бокал мадерой и поднесла его приезжему. И встала перед ним, скрестив руки, высокая, поразительно стройная, в бордовом бархатном платье, туго стягивающем стан и падающем на ковер классическими складками. Вот такой была, должно быть, госпожа Ролан, подумал почему-то Кропоткин. Кто знает, может быть, и эта Олимпиада в дни грядущей революции станет жирондисткой, обратит свой салон в штаб борьбы с якобинцами, взойдет потом на помост гильотины величавой героиней и крикнет трагически: «Какие преступления совершаются во имя свободы!» Нет, гильотину русская революция не повторит, но без столкновений революционеров между собою, пожалуй, не обойдется. Теперь-то мы все едины. Хоть и спорим, в чем-то расходимся, но идем все вместе, а революция наверняка рассортирует нас.