Неделя возбужденного ожидания пролетела незаметно, и вот вваливаются в каземат смотритель с охапкой папок и унтер со связкой книг. Богородский, пьяненький, да, пьяненький, почтительно кладет папки на стол.
— Вот вам целое делопроизводство, князь, пожалуйста, работайте, дай бог вам здоровья, — говорит он и, растроганный своим великодушием, смигивает слезы. — Пойдем, дружок, не будем мешать господину ученому. — И он подталкивает к двери унтера, остолбенелого, удивленного небывалым тюремным событием.
Кропоткин с лихорадочной торопливостью открывает и просматривает папки. Кажется, все, что он передал в большом портфеле Полякову, в целости и сохранности. Он нетерпеливо, разрывая бечевку, развязывает книги. Их больше десяти! Больше, чем выписано. Вот одна из Академии наук, вот из университета, вот из Пулковской обсерватории. Значит, брат взбудоражил не только географов общества, но и других ученых. Никто другой такого чуда не совершил бы.
Он принялся разбирать бумаги, развертывать карты и планы финляндских местностей, просматривать зарисовки валунов и скальных обточенных выступов со шрамами, разрезы долинок и морен. И вновь открылись для него все следы ледникового движения, какие он видел в своих путешествиях. И раздвинулись стены и потолок его каземата. Совсем исчезли. Он вырвался на просторы, ничем не ограниченные, бесконечные.
Он был теперь совершенно свободен, уйдя целиком в работу. Он жил вполне свободно. Ничто ему не мешало. Даже тюремные служители, подававшие ему в дверное окошко пищу, вытаскивавшие парашу, выводившие арестанта на прогулки, не вносили в его жизнь никаких помех: всю эту бытовую процедуру он воспринимал как течение времени, не останавливающее работу мысли. Досаден был лишь тот момент, когда при закате солнца, то есть с наступлением сумерек, ему приносили лампу, а перо, чернила и карандаши забирали. Но и к этому он мало-помалу привык. Как только его обезоруживали, он пускался в быструю ходьбу и, отшагав последние три версты из семи, принимался читать. Неделя от недели один угол его каземата все больше заполнялся книгами, комплектами разнообразных карт и геологических съемок. Финляндский отчет с обоснованием ледниковой гипотезы он закончил и отправил его в Географическое общество, и через десяток дней к нему в бастион явился редактор первого тома — Александр Кропоткин! Он же, оказалось, и приносил связки книг коменданту крепости, а теперь, воспользовавшись положением редактора, добился периодических свиданий с автором «Исследования о ледниковом периоде».